Кавказ
Еще до завершения Индо-Европейской линии руское правительство поручило нам строительство и обслуживание нескольких линий на Кавказе. Для этой цели мы создали филиал компании в Тифлисе, руководить которым поручили моему брату Вальтеру. Когда после завершения правительственного заказа работ там почти не осталось, он в 1864 году предложил нам купить богатый медный рудник в Кедабеке[182], близ Елизаветполя[183]. Так как горнодобыча не входила в круг деятельности компании, Карл и я дали ему из своих капиталов денег, достаточных для покупки и начала работ на руднике.
Медные рудники в Кедабеке имеют весьма солидный возраст. Говорят даже, что это одни из самых древних медных рудников, добыча в которых велась еще в доисторические времена. Это вполне вероятно, тем более если учесть их расположение: рядом с большим озером Гокча[184] и возвышающейся у его западного побережья горой Арарат, в районе, который многие считают колыбелью человеческой цивилизации. По одной из легенд, как раз в живописной долине реки Шамкир, протекающей через лесной район шахт, находился библейский рай. В любом случае о безусловной древности рудников говорят огромное количество заброшенных шахт, окружающих рудоносную гору, встречающаяся довольно часто самородная медь и многочисленные, разбросанные в окрестностях Кедабека доисторические могильники, изучением которых занимался Рудольф Вирхов[185].
Рудник находится в действительно по-райски красивом месте с весьма умеренным климатом. Он расположен примерно на 800 метров выше больших кавказских степей, простирающихся от подножья Малого Кавказа к Гокчской горной цепи и до самого Каспийского моря. Работы на нем были построены по самым наипримитивнейшим технологиям. До Вальтера эксплуатацией рудника занимались греки. Трудившиеся здесь как рабы шахтеры таскали по лестницам вверх на спине руду и воду. Как это часто бывает в таких случаях, мы весьма оптимистично подошли к делу, решив сразу перевести добычу на современные рельсы и поручив это молодому прусскому горному инженеру и металлургу доктору Бернулли. Однако очень скоро выяснилось, что для того, чтобы начать получать от рудника хороший доход, надо прежде преодолеть массу трудностей и вложить в него громадный капитал. Это легко понять, если учесть, что он расположен в 600 километрах от Черного моря и до него из этих мест не проложено ни железной, никакой другой дороги, а все материалы, необходимые для нормальной горнодобычи, вплоть до простого огнеупорного кирпича, который на Кавказе не производили, приходилось выписывать из Европы. И вообще, нормальную европейскую колонию в этой райской долине, где люди жили в земляных пещерах, надо было создавать практически с нуля и из ничего.
Неудивительно, что суммы, потраченные на развитие рудника, уже очень скоро превзошли все разумные пределы и перед нами встал вопрос, стоит ли продолжать новое и такое затратное дело или лучше вовремя от него отказаться, чтобы не влезть в еще большие убытки. Для того чтобы решить для себя этот вопрос и лично увидеть, как обстоят дела на месте, я осенью 1865 года предпринял вылазку на Кавказ. Теперь я смело могу сказать, что это путешествие стало одним из наиболее приятных в моей жизни. Я всегда втайне мечтал посетить места, являвшиеся колыбелью человеческой культуры, и удивительные описания природы Кавказа, которые я нашел у Боденштедта[186], еще более усилили мое желание посетить этот удивительный край. Кроме того, в то время я остро переживал смерть после тяжелой болезни любимой жены и серьезно нуждался в новых впечатлениях.
Поэтому в начале 1865 года я отправился в путь через Пешт[187] в Базиаш[188], где пересел на один из красивых дунайских пароходиков, шедший через Кустендье[189] в Константинополь. На корабле я встретился со знаменитым Омаром-пашой, главнокомандующим турецкой армии. Он был весьма общителен, ему очень пришлись по душе мои гаванские сигары, мне же понравилась трубка паши, которую по его приказанию слуга набивал для меня во время наших разговоров. Когда-то Омар-паша был сержантом австрийской армии, затем поступил на турецкую службу, принял их веру и быстро поднялся во время войны с Россией. Завоевание Черногории, считавшейся ранее неприступной, дало ему главенствующий пост в турецкой армии. Сейчас же он возвращался после долгого пребывания в Вене и Париже. К моему огорчению, разговоров о своих военных подвигах он тщательно избегал. Значительно живее и охотнее он рассказывал о победах, одержанных в Вене и Париже над балетными и оперными примами. Зато о грядущей войне Востока против Западной Европы он говорил весьма живо. В его представлении, мощнейшая турецкая конница могла сломить любое европейское сопротивление. В моем представлении, это мнение, высказанное турецким генералиссимусом, звучало как-то по-ребячески. Он чрезвычайно дорожил своей репутацией в Турции, что проявилось после небольшой аварии, которая случилась с нами. Двигатель нашего судна при прохождении через Железные ворота[190] сломался, и мы были вынуждены в ожидании его починки провести ночь в Оршове[191]. Соответственно с прибытием в Кустендье мы несколько опоздали и уже там, к огромному своему огорчению, узнали, что пароход, на котором мы должны были доплыть до Константинополя и который ходил два раза в неделю, отчалил, не дождавшись нас. Перспектива провести несколько суток в этом месте была не очень приятна для всех нас, но в особенности – для главнокомандующего. Я собрал из пассажиров небольшую депутацию, и мы отправились к Омару-паше, умоляя его приказать, чтобы корабельная компания отправила нас на имевшемся у нее маленьком пароходике вдогонку за тем, который ушел. По не совсем понятным причинам он эту просьбу отклонил. Но потом, в частном разговоре, он признался, что не может так рисковать своим положением, поскольку, если бы компания отказала, все паши в Турции с радостью, потирая руки, сказали бы: «Ха-ха! Омар-паша приказал, а его слушать не стали, ХА-ХА!» Такого позора никак нельзя было допускать.
Босфор, Мраморное море, великолепный Константинополь – все эти красоты описаны уже не раз и настолько всем знакомы, что я не буду их касаться, красноречиво промолчав. Несмотря на безусловно выгодное географическое положение, которое как нельзя лучше подходит для строительства столицы всего мира, с моря Константинополь, в отличие от Пера[192], не производит столь уж величественного впечатления, и никто не скажет: «Я видел Константинополь и теперь могу спокойно умереть!», как это говорят про Неаполь. Возможно, виновны в этом темные, придающие городу мрачный вид громады кипарисов, которыми турки обсадили свои многочисленные мавзолеи и дома. С другой стороны, возможно, чисто психологически удручающий эффект производят воспоминания о печальной истории города или предчувствие того, что борьба за него в один не прекрасный день может ввергнуть Европу в пучину кровавой войны. Константинополь возбуждает в нас чувство восхищения, но не восторга, как Неаполь и некоторые другие города. Знаменитые его сооружения – древняя сераль на Золотом Роге[193] и собор Святой Софии – в архитектурном плане не представляют собой ничего экстраординарного, чем должно было бы восхищаться, за исключением колоссальных размеров. Купол Святой Софии и правда горделиво и мощно возвышается над окружающими домиками и домами, но если смотришь на собор с расстояния, то видишь именно только купол и несколько непонятных бесформенных колонн. Внешний облик собора сильно уступает его внутреннему интерьеру, от вида которого действительно захватывает дух. Ни одно архитектурное сооружение, ни одно произведение искусства не производило на меня такого огромного впечатления, как вид купола собора Святой Софии изнутри. Когда смотришь на него, совершенно забываешь о колоссальной тяжести, напротив, создается впечатление, что он парит над стенами, как поддерживаемый легкими потоками воздуха шелковый кружевной платок, лишь слегка касающийся своими краями опор. Такая иллюзия создается за счет того, что купол опирается на большое количество малюсеньких колонночек, через строй которых пробиваются лучи света, переплетающиеся с основаниями колонн в образе легкого воздушного кружева. Я с трудом смог оторваться от созерцания магически парящего в воздухе купола и должен признаться, что после этого зрелища высокий сводчатый купол собора Святого Петра с его массивной, давящей своей симметрией красотой перестал производить на меня прежнее величественное впечатление. В соборе Петра удивительно, что он на самом деле много больше, чем кажется, а при взгляде на Святую Софию, напротив, создается впечатление, что собор значительно больше своих реальных размеров, поэтому его возвышение не производит угнетающего впечатления тяжести.
