Против них вообще нельзя было возбуждать дело. То, что такое могло случиться, демонстрирует серьезный недостаток нашей системы. Впрочем, не единственный.
Давайте разберем такую воображаемую ситуацию: двое заключенных, находящихся в одной и той же тюрьме, пишут мне письма с просьбой о помощи. Оба были осуждены как участники ограбления ссудной кассы. Первый утверждает, что невиновен. Во время ограбления он был у своей девушки, но присяжные ей не поверили. Второй не отрицает своего участия в преступлении, но жалуется: ему не сказали, что, будучи материально нуждающимся, он имеет право на бесплатные услуги адвоката. В тюрьме его надоумили, что этого нарушения прав достаточно, чтобы, согласно правилу Миранды,[8] добиться пересмотра дела.
Первому приходится ответить — ничем не можем помочь: раз вы уже за решеткой, виновны вы или нет — значения не имеет. Второму сообщаем: его шансы на пересмотр дела где-то 60 к 40. Он отвечает — отлично, родственник внесет аванс.
— Кстати, — добавляет он, — того парня, что вам написал, с нами не было. Уж кому это знать, как не мне — сам там был.
Его признание ничего не меняет. В своей книге я коснулся некоторых специфических проблем: вреда, наносимого полицейскими опознаниями; недостоверности показаний очевидцев; абсурдности того, что только в середине судебного процесса защита получает возможность исследовать доказательства обвинения. Но основной порок системы, о котором я уже упоминал: если колеса правосудия начали вращаться, сам факт невиновности становится все более и более несущественным.
Давайте возьмем еще двух предполагаемых обвиняемых. Оба осуждены. В одном случае ошиблись присяжные — человек не совершал преступления; но судья безукоризненно провел процесс. В другом случае присяжные оказались правы — человек был виновен; но судьей была допущена ошибка. Как адвокат я ничем не могу помочь первому; для второго же, возможно, смогу добиться пересмотра дела.
Адвокаты, выступающие в суде, как правило, быстро начинают разбираться, виновен ли их подзащитный, задолго до того, как он предстанет перед присяжными. Есть что-то порочное в системе, вынуждающей меня сообщать невиновному человеку, что его невиновность не имеет для суда существенного значения. Мне приходится говорить ему:
— Прежде всего, вам придется заплатить мне сумму, которая вас, возможно, ошеломит, но даст мне возможность сделать все необходимое — повернуть колесо рулетки так, чтобы шарик упал на красное вместо черного. Второе: вам лучше знать заранее, что если вас оправдают за недостаточностью улик, а вы на самом деле невиновны, то большинство будет думать, что вы виновны, просто я сумел вас вытащить. Третье: вы должны быть готовы к тому, что можете отправиться в тюрьму и отсидеть срок за преступление, которого не совершали. Более того, вы должны понять, что, если присяжные сочтут вас виновным и процедура судопроизводства будет полностью соблюдена, я не имею права заявить о вашей невиновности — ни один суд США не примет такого заявления.
Меня просто бесит полное отсутствие воображения у престарелых государственных мужей, трудящихся на ниве закона, которые на любые перемены реагируют, как страховая компания реагировала бы на разрушение скалы Гибралтар. И это чертовски глупо: ведь всем известно — нынешняя система никуда не годится.
Лицемерие заключается в том, что человеку обещают лишь суд с соблюдением всех законов. Если суд выполнил все правила, правосудие торжествует. Даже если человек не сделал того, в чем его обвиняют, его можно осудить и казнить. И вот это называется надлежащим судебным процессом. Бывший судья Феликс Франкфуртер точно описал его:
«„Надлежащий процесс“ — это не деревянный складной ярд. Это процесс. Это деликатная процедура разрешения спора, за которой неизбежно следует вынесение приговора теми, на кого Конституцией возложены соответствующие полномочия».
Это все, конечно, так. Но что толку? Если после казни вашего подзащитного вам удастся обнаружить процессуальную судебную ошибку, можете раскопать яму футов шесть глубиной и вручить ему письменное уведомление, что он имеет право на пересмотр дела.
Вся система, уже с момента предъявления обвинения, перекошена, искажена. Начнем с того, что в большом жюри нет ничего большого. Обычно это кучка овец, которую прокурор гонит через луг к нужным ему заключениям. При необходимости он всегда может сказать: «При чем здесь я? Обвинение вынесло большое жюри».
Тем временем несчастная жертва узнает: хотя власти и не пытались выяснить, не пил ли он в тот самый день чай с папой римским (это в юридических кругах считается надежным алиби), его обвиняют в том, что он прикончил своего компаньона. Теперь ему приходится искать адвоката. Если он богат, то, скорее всего, получит хорошего, если нет — трудно сказать. И вот он предстает перед судом, а на плечи адвоката ложится тяжкая ноша. Беднягу можно только пожалеть. Согласно требованиям профессиональной этики, адвокат неизменно должен быть во всеоружии. Еще до суда он обязан поговорить со свидетелями и установить, говорят ли они правду. Если нет, выяснить почему. Ему надлежит изучить все документы и вещественные доказательства. Осмотреть место преступления. Одним словом, собрать как можно больше информации. Но часто именно этого ему и не дают делать. Например, во время первого суда над Шеппардом защиту не пустили в его дом. Только после суда они смогли послать туда опытного криминалиста, которому удалось разыскать новые доказательства, но было слишком поздно. Сэму это уже не могло помочь. Федеральные суды ничуть не лучше. По их правилам, адвокат, закончив прямой допрос, должен тут же вручить суду кипу бумаг, содержащих все предыдущие показания свидетеля, включая даже те, которые он давал большому жюри. Если адвокат просит день-другой, чтобы собрать и проверить нужную информацию, судья может расценить это как неуважение к суду. Если попросить 30 минут — судья может нахмуриться. Не просить совсем — значит нарушить профессиональную этику. Такое положение вещей можно назвать как угодно, только не правосудием. Просто какая-то игра, и я не имею ни малейшего понятия, почему в нее играют. Видимо, адвокату можно показывать предполагаемую истину только тогда, когда у него нет возможности ее хорошенько рассмотреть.
Окруженные ореолом слова «суд присяжных» тоже отнюдь не синоним понятия «правосудие». Прежде всего возникает вопрос, кого выбирают присяжными. Для большинства обязанность выступить в качестве присяжного является чем-то вроде кори. Зачастую в их число не попадают именно те умные, способные люди, из которых могли бы получиться хорошие присяжные. Немало проблем возникает и при отборе присяжных. Когда проводился второй суд над Копполино, обвинение умудрилось исключить из числа присяжных химика, единственного кандидата, способного квалифицированно разобраться в вещественных доказательствах. Справедливость имела к этому такое же отношение, как добродетель к мадам Помпадур. Но именно наша система позволила обвинению безнаказанно сделать это.
Все вместе это говорит о том, что значительно чаще, чем мы предполагаем, присяжные осуждают невиновного.
В прошлом году я столкнулся с присяжными, которые побили все рекорды глупости. Моими клиентами были двое сотрудников отдела по борьбе с наркотиками, обвинявшихся полицейским информатором, мелким торговцем наркотиками, в получении взятки.
Трудно представить себе более опустившегося субъекта, чем торговец героином. И все же власти нередко вступают в контакт в этими недочеловеками и делают их своими информаторами в надежде поймать добычу покрупнее. Это очень злобная, порочная публика, и вот один из них решил отомстить этим двум сотрудникам, обвинив их в получении взятки. В день предполагаемой передачи денег в Нью-Йорке один из них находился в Канзас-Сити. Другой, как только ему предложили взятку, немедленно подал об этом докладную и предложил устроить ловушку. Власти, вместо того чтобы во всем разобраться, возбудили дело, и мы отправились на суд в Бруклин. Мы оказались перед присяжными, которые все вместе едва ли набрали бы семьсот очков по тесту Вехслера-Бельвю. Иногда, под настроение, они слушали показания, и я надеялся, что хоть какая-то часть сможет просочиться в их сознание. Когда присяжные отправились на совещание, почти не было сомнений относительно вердикта. Прокурор подошел ко мне и сказал, что уже давно не проигрывал дело, но это наверняка проиграл.
Судья добавил:
— Через час они выйдут с оправдательным вердиктом.
Но присяжные все не возвращались. Они прислали записку, что сегодня прекратят обсуждение в 18.00, а завтра в 10.00 продолжат его. Под запиской стояло: «По поручению присяжных».
— Господин судья, — заметил я, — боюсь, что нас ожидают неприятности.
