Еще пару слов о репортерах-окопниках. Как и на всякой войне, люди в окопах все больше и больше становятся похожими на солдат. Здесь у большинства репортеров полувоенные брюки и куртки. Обувь, достойная дорогих наемников. А еще фронтовые словечки и выражения: «Накрыли «Градом», «Старый терминал», «Там знаешь, как плотно накладывают»! У каждого каска и бронежилет. Помню, как все с удивлением рассматривали мой, персонально пошитый:
– Новье?
– Естессственно…
А еще… Никто уже не помнит, почему репортерское кафе когда-то назвали «Легендой». На стенах какие-то нейтральные штучки-дрючки, картинки-пейзажики. Наверное, скоро здесь можно будет видеть портреты Грема Филипса, Жени Поддубного, Семы Пегова… Название наполнится смыслом.
У каждой войны есть дети… Они растут, взрослеют на глазах. Еще вчера они были как все, простыми, никому не известными бойцами. Сегодня – командиры, о которых знают все и вся. Сколько их на юго-востоке? Десятки. Захар, Призрак, Ваня Русский, Атаман Козицын, Ходоковский, Леший, Миша Пятый, Абхаз и, конечно, Гиви и Моторола. Смешно, правда? Ну, какие они личности, какие командиры. Выскочки, скороспелы, которые быстро увянут.
Вот так же, наверное, говорили про Буденного и Фрунзе, про Ворошилова и даже про Кобу, ставшего позже Сталиным, говорили. Сначала с пренебрежением. Потом с уважением, а кое про кого даже со страхом.
Моторола – это Чапай. Тот тоже был работягой, потом призыв, армия, Первая мировая. Воевал, а тут революция, выбрали командиром. Сначала комполка, потом и комдивом. Арсений Павлов, он же Моторола, прошел примерно такой же путь. Родился на Крайнем Севере, в Коми. Служить попал на Кавказ, в морскую пехоту. Пошла Чечня, воевал. После дембеля тут же поступил контрактником в бригаду спецназа ГРУ. Опять война на Кавказе. Уволился, жил спокойно. Мыл машины в Ростове, работал спасателем, потом освоил ремесло камнетеса. И так бы и кануло в лету его имя, если бы не революция. А дальше события в Харькове, переезд в Донецк и первые боевые действия в Славянске.
Моторола совсем невысокого роста. Худощав, конопат. Рыжие усики и жиденькая рыжая бороденка. В ухе серьга-крестик. Голос тоненький и скрипучий. Ничего общего с привычным портретом героя. Никакого орлиного носа, ни крутых скул, ни исполинского роста и громового голоса. Мы знакомимся у «девятки», недалеко от аэропорта. Он говорит со мной чуть лениво, глядит при этом не в глаза, а вообще в сторону. И это слегка раздражает. Пять минут, десять, и Моторола уже смотрит на меня с интересом. Мы ведь военные, как тараканы. Общаемся на только одних нам понятных флюидах. Буууль – послал сигнал, ждешь ответа. Буууль – ответ. Значит, свой. Произносишь одно, а подразумеваешь другое. Ты просто проверяешь, свой перед тобой или чужой. Мы говорим, говорим, и Моторола мягчает.
– Да не привык я к гражданке за восемь лет. Служил-то не так, чтоб «скорее домой», а с удовольствием. Тосковал. Бывает, встречаешь человека, общаешься. Говоришь: ПКТ, ПК, – и он понимает, о чем ты. И он уже как родной.
– Зачем ты сюда приехал?
Моторола снова отворачивается. Опять стена. Это оплошность. Только разговорились. Но он уже чувствует – здесь я его не понимаю. Это другая тема, другое его внутреннее состояние. А как понять? Это надо побывать в его шкуре. Скорее его поймет первый же попавшийся ополченец. С полунамека. Это их волна, особая. И они общаются на ней без слов. Но я вижу, все-таки Моторола пробует мне объяснить.
– Понимаешь, вот я приходил, там, в России, домой с работы и включал телевизор. А там майдан, там эти нацики. Они кричали: за одного нашего мы будем убивать десять русских. Представляешь? И мне стало интересно, о каких это русских они говорят? Взял и поехал. Посмотреть. Каких русских они имеют в виду.
Все равно я не могу понять. Бросить семью, дом, работу. Уехать на Украину, не имея там ни друзей, ни знакомых. Уехать никем, просто сочувствующим, не более. А может быть… Скорее всего, он, Арсений Павлов, уже был Моторолой. В душе. Еще там, в России. И ему оставалось лишь перейти Рубикон и воплотить все в реальность.
Мне больше понятна история Гиви. Рабочий. Отслужил танкистом в украинской армии. И неплохо отслужил, многому научился. Вернулся на завод, а тут уже не просто революция, тут война.
Гиви, в смысле Михаил Толстых, высокий, стройный брюнет с легкой проседью. Чуть картавит, и это придает его образу некий шарм. Вообще, Гиви с его внешностью мог бы рекламировать сверхдорогие машины, богатую одежду или лучший в мире парфюм. Но его движения по-мужски быстры и порывисты. В нем нет ни капли манерности. Он, конечно, боец, а не живой манекен. Найти с ним общий язык оказалось проще, чем с Моторолой.
– Я неплохо жил. Всего хватало. Если бы не майдан этот, не фашисты мерзкие, которых я ненавижу, этот «Правый сектор»… Я быстренько собрал вещи и первого мая уже был в Славянске.
Знаете, каков главный принцип спецназа? Выглядеть круто. Бывший морпех и боец ОБр СпН Арсений Павлов его соблюдает. И в облачении, и в поведении.
Он экипирован с иголочки, всегда собран и, кажется, непременно следит за всеми своими движениями. Гиви, напротив, одет в обычный солдатский камуфляжный костюм, в совершенно тривиальный пятнистый бушлат с надписью на груди «Гиви», как будто кто-то с кем-то может его перепутать. В его повадках, мне кажется, сквозит некое легкомыслие. Но это на первый взгляд. Они, Гиви и Моторола, на прицеле. Всегда. И не только у «товарищей»-киевлян. И в Донбассе. Их обсуждают, осуждают, про них судачат. И не столько на кухнях, сколько в штабах. В других отрядах. Даже называют за глаза «ютюбовскими мальчиками», за частое появление в Интернете. Ревность иных командиров? Не знаю… А почему в глаза не говорят? Да потому что без них не обойтись. Это их бойцы, из «Спарты» и «Сомали», вгрызаясь в землю, держат аэропорт и его окраины. И я тут своим вопросом, кажется, разозлил Моторолу.
– А не слишком ли гламурным выходит твой образ?
– Каким гламурным? Я что, виноват в том, что журналисты ко мне чаще, чем к другим приезжают? Самому неудобно. Вот ты можешь пойти в супермаркет, постоять спокойно, повыбирать себе продукты? Я – нет. Только остановишься, люди тебя окружают, просят автограф, хотят сфотографироваться. И ты говоришь с ними и следишь, чтоб не ляпнуть чего лишнего. Потому что я не только себя представляю, а всех ребят, которые здесь воюют.
И Гиви злится:
– «Ютюбовские мальчики»? Поливают грязью… А мне все равно. Главное, что наши люди знают, какие мы на самом деле. Если бы мы с Моторолой были плохими комбатами, у нас и батальонов-то не было бы.
Кстати, а почему Гиви, а не Ястреб, Сокол или, скажем, Орел? Да потому что прадедушку Мишиного так звали. Почему Моторола?
– А я в Чечне связистом был у комбата. Ходил с рацией. У меня на шлеме было написано: «Мы убиваем не оружием, мы убиваем голосом». Я же низкого роста, метр шестьдесят пять, с антенной высокой, вот и прозвали меня Моторола.
А вот отчего батальоны их так называются? Ну, с «Сомали» более-менее просто. Однажды, летом четырнадцатого года в отряд Гиви приехали гости. Это еще в Славянске было. И увидели они войско загорелое, бесшабашное, с «калашами», в шортах и в тапочках. И воскликнули: Пираты! Сомали! С тех пор, говорят, и пошло. А Моторола свой отряд «Спартой» назвал сам. По мотивам одной компьютерной игры. Сюжет? Примерно такой. Москва, ядерная война, люди прячутся от радиации в столичном метро. И там бандиты, мутанты, фашисты. А есть еще отряд «Спарта», воюющий за безопасность обычных людей. Вот вам и название.
– Приезжайте ко мне в батальон, все сами увидите.
– Завтра будем.
Как это прекрасно: «Приезжай» – «Приеду». Никакой аккредитации, никаких тягомотных сопровождающих: «Здесь нельзя», «Тут опасно», «Это запрещено». А в Донбассе не существует условностей. Пока не существует. Скрывать нечего, люди занимаются делом. Если бы они им не занимались, давно бы погибли.
База Моторолы оказалась в самом центре Донецка. Огромная территория с большими старыми корпусами. Моторола подъехал на пять минут.
– Сейчас вам покажут наши действия по тревоге, занятия по боевой подготовке, тир, санчасть, музей и так далее. Я поехал.
По огромной казарме эхом заметались команды: «Тревога! Получать оружие! Группа на выезд!» По широкой лестнице, грохоча берцами, уже летели человек двадцать здоровых лбов. Они быстро получили оружие, высыпали на внутренний плац, ловко заскочили в бронированный грузовик, и тот тронулся с места.
– Стой! Оружие в оружейку!
Инструктор посмотрел на меня:
– Нормально?
– Вполне.
По плацу тем временем, прикрывая друг друга, переползали бойцы. Прям по асфальту. С ними тоже занимались инструкторы, то и дело подсказывая и поправляя. Между стоящих по кромке плаца грузовиков, БМД, БМП и БТРов тоже мелькали бойцы. Все было в движении. Но в моих наблюдениях меня поразило не это. Чуть раньше, в казарме, я увидел, как в импровизированном спортзале, среди атлетических станков, нагромождений матов и коней для опорных прыжков, маневрировал человек. Он был полностью экипирован, в руках держал пулемет. Человек перебегал, совершал кувырки, перекатывался, вставая на колено, «холостил», щелкая спусковым курком, имитируя выстрел. Он то прятался, высовывая для стрельбы только ствол, то выскакивал на открытое место, затем незаметно для «противника» пробирался за матами и появлялся в неожиданном месте. Потом человек вдруг выходил, делал серию быстрых приседаний с пулеметом на вытянутых руках и снова прятался. Он тренировался сам, по своей инициативе, без принуждения, чтоб там, в аэропорту, или в Авдеевке, в Песках, не умереть, а победить. Как я заметил, в «Спарте» все этому подчинено. Моторола тогда, у «девятки», мне сказал, а я запомнил:
