— За меня дадут не меньше пятерых попавшихся советских шпионов, а за моего коллегу трех. На международной шпионской бирже советская живая валюта котируется не высоко.
— Почему же вас посадили в камеру подрасстрельных? — недоумевают смертники.
— А куда же нас еще сажать? — пожимает плечами поляк. — В других камерах наша болтовня нежелательна энкаведистам, так как может оттуда проникнуть на волю. Здесь же дальше этих стен она не пойдет. Ведь вас всех расстреляют.
— До того, как попасть сюда, мы уже побывали в четырех камерах подрасстрельных, а в скольких будем еще по пути в Москву, одному НКВД известно, — добавил немец.
— Ну, а ваши топографы тоже сидят? Усы шпиона воспроизвели нечто вроде жеста отрицания.
— Нет. Зачем же подводить своих? Они еще могут пригодиться. Для НКВД я "завербовал" только тех, которые отказались на меня работать.
— За это мне очень хочется дать вам в морду! — возмущенно воскликнул один из заключенных, вскакивая с матраса.
— Попробуйте, — насмешливо двинул усами немец. — Я отплачу в пятикратном размере. Но вы можете поступить несколько вежливее. Вызовите надзор и расскажите ему правду обо мне. Положение арестованных топографов вы этим, конечно, не облегчите. Их все равно на волю не выпустят, а добавят к ним еще десяток ваших соотечественников. Вызывайте надзор, если вы так уж любите советскую власть. Ну? Что же вы остановились?
Заключенный с молчаливой злобой плюнул в угол камеры. Спустя несколько дней после этой беседы поляка и немца вызвали с вещами из нашей камеры. Все смертники, кроме меня, завидовали им:
— Счастливцы! Их берут с вещами, значит, действительно не на расстрел…
Плоды шпионской работы Иоганнеса-Иванова и многих ему подобных обнаружились значительно позднее, уже во время войны. Кремлевские владыки были неприятно поражены, узнав, что немцы имеют альбом точнейших топографических карт всего Советского Союза, напечатанных в Берлине.
Иоганнес-Иванов и Петржицкий-Петров относились с уважением только к двоим из всех узников в камере "подрасстрельных". Этих двух они считали до некоторой степени своими, хотя и не совсем шпионами и уж, во всяком случае, не "международной валютой".
Один из удостоенных такого уважения был русский белый эмигрант Валентин Львович Изосимов, другой — чех Томаш Кумарек. Историю первого я и постараюсь изложить ниже.
После разгрома белых армий в Сибири родители вывезли его 6-летним мальчиком в Манчжурию. Живя там среди китайцев, отец — кавалерийский офицер и мать — фронтовая сестра милосердия все же научили сына говорить и писать, думать и молиться по-русски.
Когда Валентину исполнилось 18 лет, его отец и мать умерли во время тифозной эпидемии. Юноша тоже болел тифом, но его молодой и крепкий организм переборол болезнь. Выйдя из госпиталя, Валентин почувствовал себя страшно одиноким. У него никого и ничего не осталось, кроме любви к родине и страстного желания бороться за ее освобождение.
Как раз в это время в Манчжурии началась очередная (которая уже по счету) активизация эмигрантских союзов, братств, организаций и объединений. Ее волна подхватила много русской молодежи, в том числе и Валентина.
Он вступил в ту организацию, которая показалась ему более боевой, решительной и готовой к действиям, чем другие. Ее вожди произносили горячие речи и призывали эмигрантскую молодежь к жертвенности, поучали, как надо бороться за родину против большевизма и вербовали добровольцев для тайной отправки в СССР, для руководства там повстанческим движением. По словам вождей организации, "вся Россия" готова была восстать и сбросить коммунистическое иго; нехватало только смелых и решительных людей, чтобы возглавить это восстание.
— Хотите тайно пробраться в Россию? Там скоро начнется всеобщее вооруженное восстание. Согласны участвовать в нем и выполнить свой долг перед Родиной? — спросили Валентина на одном собрании организации весной 1935 года. Вопросы звучали почти, как приказ.
Он с радостью согласился:
— Да-да. Конечно. Я только и мечтаю об этом.
— Хорошо. Вас проведут туда верные люди. Адреса явок там мы вам дадим…
Границу они перешли ночью: Валентин и двое провожатых. Но эти провожатые "верные люди" оказались провокаторами. Они привели юношу прямо на советскую пограничную заставу, сдали ero энкаведистам и, получив за это деньги, удалились.
Однако, первая неудача не обескуражила Валентина. Он был хорошим спортсменом, обладающим достаточными для рискованных предприятий силой и смелостью. От двух конвоиров, которые, после поверхностного допроса на заставе, вели его в штаб пограничной воинской части, ему удалось освободиться без особых затруднений. Несколькими ударами кулаков и парой приемов джиу-джитсу он оглушил их, и, забрав у одного наган, пошел через лес на северо-запад, ориентируясь по компасу. Шел он быстро и вскоре наткнулся на лесной полустанок железной дороги. Там как раз стоял готовый к отправке товарный порожняк. В вечерних сумерках Валентин забрался незамеченным в пустой вагон. Эта случайность спасла его от погони и поимки. Переспав в вагоне ночь, он утром выскочил из него, когда поезд замедлил ход перед остановкой в небольшом дальневосточном городе.
А затем начались скитания русского юноши с "той стороны" по необъятной родной стране. То, что говорили ему о России за границей, оказалось пустой болтовней. Никаких даже намеков на готовое вспыхнуть всеобщее вооруженное восстание здесь не было. Да, все население, за исключением коммунистов, советского актива и работников НКВД, ненавидело партийную власть, но было подавлено и сковано террором и страхом. Да, восстания вспыхивали, но не всеобщие, а местного характера в различных районах страны, не связанные одно с другим и войска НКВД жестоко подавляли их. Явок, адресами которых снабдили его в Манчжурии, в действительности не существовало. Люди в городах и деревнях давали ему еду и ночлег, но, узнав, что он "с той стороны", просили поскорее уйти.
В Сибири Валентин разыскал "таежников", загнанных в тайгу энкаведистами повстанцев. Говорил сих вожаками и спрашивал:
— Скоро-ли начнется всеобщее восстание против советской власти? Ему ответили:
— Скоро только котята рождаются. Не торопись, однако, паря. И добавили:
— Слыхать, что на Украине народ, однако, бунтует.
Валентин поехал на Украину; встретился там с теми, которые сохранились от времен кровавых восстаний крестьян против колхозов. Однако, слова украинцев напомнили ему то, что он уже слышал в тайге, а один из недобитых энкаведистами партизан коротко и грубо оборвал его вопросы:
— Не лезь поперед батька в пекло…
В Киеве Валентин услышал, что, будто бы, на Кавказе идет "малая война" горцев против большевиков и устремился туда. Слухи об этом хотя и подтвердились, не сильно устарели. Война абреков уже закончилась заключением мирного договора с представителями советской власти в горах. В одном из горных аулов старый абрек сказал Валентину:
— Красные дети шайтана и свиньи вчера клялись быть мирными и не трогать горцев, а сегодня плюют на этот мир. Мы еще будем воевать с ними.
— Когда? — спросил юноша. Старик развел руками.
— Это знает один Аллах. Может быть, пух на подбородке твоем станет седою бородой, прежде чем шашка правоверных выкупается в крови коммунистов…
Более двух лет скитался Валентин Изосимов по стране, стонущей под игом коммунистов и постепенно его охватывали отчаяние и невыносимо-гнетущая тоска. Рушилась последняя надежда, которой он жил. Он хотел бороться, а ему советовали запастись терпением и ждать до седых волос. Родина, куда так стремился юноша, освобождения которой так желал, окружила его пустотой, всеобщим страхом и неопределенным ожиданием какого-то лучшего будущего. Он не выдержал этого и сдался. Пошел в Северо-кавказское управление НКВД, рассказал о себе все и попросил, чтобы его расстреляли. Там очень обрадовались "белобандиту с той стороны":
— Вот хорошо, что вы сами пришли. Ведь мы вас давно ищем.
Главный из энкаведистов, — начальник управления Булах, — пожав плечами, заметил при этом:
— А все-таки, какой дурак!
***
Смертники нашей камеры были приблизительно такого же мнения о Валентине Изосимове, как и Булах. Нам его история казалась невероятной и очень глупой.
— За каким чортом притащились вы сюда, в этот ад? Что вам понадобилось тут? Ради чего сделали такую непроходимую глупость? — спрашивали его.
— Я так рвался на родину. Так мечтал о ней, о России, — отвечал он.
— Вот и дорвался до камеры подрасстрельных… Его рассказы о жизни в Манчжурии, Китае и Японии вызывают у нас восклицания зависти и восхищения:
