Написавший о трибунале множество очерков Борис Полевой позднее вспоминал:
«Как-то в морозном коридоре я разговаривал с Всеволодом Ивановым. Он недоуменно меня спросил: „Как это все понять?..“ Я ответил: „Не знаю“. Судьям было нетрудно разобраться: состав преступления был налицо. А мы, писатели, хотели понять другое: как эти люди стали такими, способными на все то, о чем шла речь, и как могли другие люди беспрекословно выполнять их приказы? Хотели понять, но не могли».
На процессе работал фотокорреспондент Евгений Халдей. Публикации о процессе в газете «Известия» сопровождались карикатурами Бориса Ефимова. В состав советской делегации входили и трое знаменитых карикатуристов творческой группы «Кукрыниксы» — Михаил Куприянов, Порфирий Крылов и Николай Соколов.
Кстати, карикатуристы сидели в зале в 14 метрах от подсудимых, но рисовать им запрещалось. И они вынуждены были идти на такие уловки: якобы что-то записывали, а на самом деле в быстрых набросках фиксировали лица подсудимых.
Драматург, писатель, журналист Всеволод Вишневский и художники коллектива Кукрыниксы Порфирий Крылов и Михаил Куприянов (справа налево) сидят в зале суда на заседании Нюрнбергского процесса.
Место от советской литературы было зарезервировано за лауреатом трех Сталинских премий Алексеем Толстым, но он умер 23 февраля 1945 года. После его смерти самым известным публицистом был Илья Эренбург. К началу процесса он находился в Европе, откуда отправлял в «Известия» свои «Письма из Югославии». Получив предложение поехать в Нюрнберг, он тут же примчался, но к тому времени лимит пропусков в здание суда для советской стороны был уже исчерпан. И тогда публицист пригрозил: «Я сейчас же уеду. Пусть станет известно, что Эренбурга не пустили на процесс гитлеровских разбойников». И пропуск тут же нашелся.
В Нюрнберге Илья Григорьевич написал несколько очерков. В одном из них говорилось:
«Что касается личностей подсудимых, то что о них сказать? Перед нами мелкие злодеи, совершившие величайшие злодеяния. Каждый из них душевно и умственно настолько ничтожен, что, глядя на скамью подсудимых, спрашиваешь себя: неужто эти злобные и трусливые выродки обратили Европу в развалины, погубили десятки миллионов людей? Но если для созидания нужен гений, для разрушения его не требуется: убить Пушкина мог и дегенерат, сжечь книги Толстого мог и дикарь <…> Чувствуешь горячее дыхание истории. Повесят преступников: того требует совесть. Но осудят не только фашистов — осудят и фашизм. Осудят тех, кто его породил, и тех, кто хочет его воскресить, — его предтеч и его наследников. Народы слишком много пережили горя, они не сводят глаз с Нюрнберга».
В целом, в Нюрнберг приехали 315 журналистов из 31 страны, и 45 из них представляли Советский Союз.
Советских пишущих журналистов, фотографов, кинооператоров и карикатуристов разместили в отдельном здании на территории «Замка ужасов», ранее служившем местным отделением НСДАП.
Рядом с домом Фабера располагался американский бар, ставший популярным местом отдыха представителей всех стран.
Журналисты были обеспечены условиями для работы: они располагали специальным транспортом, доставлявшим их до суда, они могли слушать заседания как в самом зале, так и в специальной комнате.
В день журналисты отправляли своим агентствам до 120 тысяч слов, печатавшихся затем в виде статей и новостных заметок по всему миру. За время процесса были написаны тысячи газетных статей, сделано 25 тысяч фотографий, снято несколько десятков фильмов.
Режиссер Роман Кармен позднее рассказывал:
«Американские журналисты буквально дорвались до такого состояния, что строчили и строчили без конца. У американских корреспондентов очень интересная система письма. У нас делается так: мы уходим из зала суда, потом Вишневский, Полевой или Всеволод Иванов пишут корреспонденции. ТАСС дает подробный, почти стенографический отчет, а писатели, журналисты приходят после заседания в свою рабочую комнату и пишут. Американский корреспондент выхватывает что-то: „Защитник Геринга требует то-то и то-то… Трибунал ему в этом отказал“. Поднял листок уже на телеграфном бланке. Сразу к нему бесшумно несется курьер и несет листок на телеграф. Снова он пишет: „Тот, припертый к стене то-то и то-то…“ И так он в течение заседания дает десятки телеграмм, которые тут же ложатся на стол редактора, а потом из этого уже монтируется статья».
Илья Эренбург в зале заседаний Международного Военного Трибунала на Нюрнбергском процессе
Советские журналисты подобную погоню за «жареным» порицали. А вот американцы спокойно могли написать «утку» про то, что советский обвинитель генерал Руденко якобы пытался застрелить Германа Геринга.
Но и западная пресса не была монолитной, и политика газет, конечно же, разнилась.
Среди западных журналистов, работавших в Нюрнберге, имеет смысл выделить корреспондента «United Press International» Уолтера Кронкайта, который потом стал легендарным телеведущим вечерних новостей «СВS», бравшим интервью у президентов и имевшим колоссальный уровень доверия у американцев.
Или, например, Вилли Брандт. Он родился в Любеке, и его звали Герберт Эрнст Карл Фрам. После прихода к власти нацистов он бежал в Норвегию, и на процессе он был в пресс-пуле как норвежский журналист. Печатался он под псевдонимом «Вилли Брандт», а в 1948 году официально взял себе это имя. А в 1969 году ему суждено было стать канцлером Германии — тем самым, кто в декабре 1970 года, находясь с государственным визитом в Польше, преклонил колени перед памятником героям и жертвам Варшавского гетто.
Интересную историю, связанную с журналистами, рассказала переводчица Т. С. Ступникова:
«Один из аккредитованных на процессе корреспондентов, не помню: то ли французский, то ли английский, но уж, конечно, не советский, решив, очевидно, что он без труда сможет перехитрить даже самую бдительную охрану, приклеил на пропуск фотографию своего любимого мопса в спортивной шапочке и при галстуке. С этим пропуском корреспондент без каких-либо затруднений миновал контроль и к началу заседаний был в зале суда. Мне не известно, какое именно выиграл он на этом деле пари, однако все знакомые (и его, и мопса) уверяли, что причина тут вовсе не в недостаточной бдительности охраны. Дело в том, что этот корреспондент и его мопс, были, как это часто бывает с хозяевами и их собаками, очень похожи друг на друга — ну просто одно лицо! Поэтому не следует сомневаться в надежности американской военной охраны. Тем более что, как бы то ни было, повторить этот трюк больше никто не решился».
Позиция прокуратуры
Нюрнбергский процесс, хотя и имел строгую юридическую форму, но деяния и ответственность главных нацистских военных преступников были настолько велики, что это не подходило для рассмотрения путем обычной юридической процедуры. Во многом это было соревнованием идей, что нашло свое отражение в активном использовании прокурорами неюридической терминологии. Выступавшие регулярно ссылались на такие понятия, как «цивилизация» и «человечество», а также делали отсылки к новому для того времени термину — к Объединенным Нациям. Более того, этот процесс приобрел всемирно-историческое значение как, по сути, первое и по сей день крупнейшее правовое действие этих самых Объединенных Наций. Единые в своем неприятии нацизма народы мира доказали, что они могут противостоять вселенскому злу, успешно верша справедливое правосудие.
Но при этом первыми в повестке дня Международного военного трибунала, собравшегося в Нюрнберге, стояли обычные технические вопросы. Например, Трибунал должен был принять решения о готовности подсудимых предстать перед судом. Так Юлиус Штрайхер, несмотря на невротическую одержимость теорией еврейского заговора, был признан юридически вменяемым (этот нацистский лидер постоянно обвинял евреев в попытке править миром и в том, что они живут за счет эксплуатации неевреев).
