борту «Корнилова» то и дело подходят катера. Виднеются элегантные, франтоватые фигуры английских и французских моряков.
Вдали, несколько в тумане, Золотой Рог, Ая-София, Стамбул. Дальше в море у Моды виднеется целый лес мачт. Это новое «государство на воде» — все 126 судов Русского флота. В узком коридоре около каюты Главнокомандующего невероятная толкотня. Тут и представители командования, и корреспонденты иностранных газет, спешащих интервьюировать о последних днях Крыма, и общественные деятели.
В маленькой каюте генерала Коновалова кипит работа. Пишутся приказы, переводятся какие-то телеграммы, приходят посетители. Спешно переписывается приказ о реорганизации армии. Остается три корпуса: первый (регулярные войска), донской и кубанский. Сокращаются все штаты, масса учреждений расформировывается. Издается приказ о военно-полевых судах. Составляются информационные бюллетени. Со всех кораблей являются посетители и наперерыв желают добиться справок.
Какой-то генерал дрожащим голосом рассказывает, как пришлось эвакуироваться. Ужасом веет от его слов: «Я был комендантом на миноносце „Грозный“. Вы только подумайте. В эту маленькую скорлупку набилось 1015 человек. Не хватает угля, не было воды. Некоторые сошли с ума от этих ужасных условий. Продуктов не хватало. Приходилось реквизировать у тех, кто имел запасы. Была всего лишь одна уборная. Очередь у нее стояла по несколько часов. Шли мы четверо суток со скоростью 1½ узла. Ведь это ужас! Вы только себе представьте это. Что делать дальше, положительно не знаю. Кошмар…»
Какой-то поручик рассказывает леденящие душу подробности о путешествии на одном из французских пароходов. Тоже не хватило хлеба, не было воды.
— Можете себе представить! Коменданта буквально рвут на части. То не хватило продовольствия в одном трюме, то умер кто-нибудь, то заявляют о том, что где-то на палубе несчастная мать родила ребенка, и никто не может подать помощь. И так все время. Теснота, грязь, масса насекомых…
— Ну а что впереди?.. Что с нами будет?.. Куда нас направляют? — допытывается кто-то.
А рядом передают о кошмаре, какой пришлось пережить на одном из пароходов, вышедших из Феодосии… В пути несколько женщин разрешилось от бремени, две или три умерли. Потом на этом пароходе устроили особую «родильную каюту» и в нее доставляют теперь женщин и с других пароходов. В каюте во время пути творилось что-то невообразимое. Почти все младенцы — мертворожденные. Докторов и медикаментов не было. На одном из пароходов произошло возмущение на почве голода и тесноты.
Слышатся возгласы из какой-то каюты. Это кому-то делают выговор.
— Имейте в виду, что русская армия еще существует, военно-полевые суды не упразднены, расстреливать можно и на борту парохода.
Могила готова. Мраморное море. И расстреливать будем десятки, сотни, сколько потребуется.
Постепенно положение выясняется. По соглашению с французами и другими державами армия и беженцы понемногу начинают расселяться. Регулярные части идут в Галлиполи, донцы в Чаталджу, кубанцы на остров Лемнос. Беженцы направляются в лагеря и в Сербию. Штаб буквально забрасывают просьбами о розыске родных и близких. Отвечать, конечно, нет почти никакой возможности.
Один за другим уходят из Моды русские корабли. Нагруженные до краев, переполненные войсками и беженцами, в самых невероятных условиях, лишенные подчас самого необходимого.
Те, кто побывал в Галлиполи и Чаталдже, рассказывают о всех ужасах концентрационных лагерей. Спят в свиных хлевах, просто на голой земле. Иностранцы дают мало и хлеба, и остального продовольствия. Нет даже бани, чтобы помыться и избавиться от насекомых.
И потянулись дальше нудные, серые дни в беженских лагерях, на островах и в самом Константинополе. У большинства в результате всего пережитого явилась какая-то покорность судьбе, непротивление, и лишь немногие угарно проживали последние гроши в блестящих ресторанах Перы, а там хоть головой вниз с Моста Народов. И казалось, какой-то насмешкой звучали звонкие и красивые слова последних приказов Русской Армии для всех этих несчастных, исковерканных, издерганных людей. Европа, которую они защищали столько времени, не сумела и не захотела их понять. Так, пожалуй, им и в самом деле остается лишь одно — «смело ждать суда будущей России».
Князь П. Ишеев {325}
Осколки прошлого {326}
В Ялте
За несколько дней до занятия Одессы большевиками мне удалось уехать на пароходе в Ялту. Еще в Одессе комендант города генерал-майор Антонович, которого я знал, когда он был капитаном в штабе Виленского военного округа, старался меня «завербовать» в армию, но я уклонился от этого, сославшись на свою болезнь.
Попав же в Крым, я решил, что пора наконец и мне служить. А потому явился в Ялтинское комендантское управление и был назначен помощником полковника Грена, командира Охранной роты названного управления. Грена я хорошо знал, как адъютанта командующего I армии генерала Ренненкампфа. Жил он в реквизированной прекрасной даче какого-то богатея, куда устроил и меня.
Комендантом Ялты в то время был полковник л. — гв. С.-Петербургского полка Корчинский. Поляк по рождению, он в один день, погрузив на турецкую фелюгу автомобили и еще какое-то комендантское добро, уплыл в неизвестном направлении. Потом стало известно, что он перешел в Польскую армию.
Вскоре после моего приезда в Ялту, по распоряжению Главного командования, была образована Ялтинская эвакуационная комиссия, англичане собирались в случае эвакуации вывезти всех желающих. А потому в Ялте, у мола, постоянно стоял английский миноносец, на который доставлялись списки лиц, подлежащих эвакуации. Председателем этой комиссии был назначен начальник гарнизона генерал Зыков {327}, членами: начальник Ялтинского уезда граф Голенищев-Кутузов {328} и от медицинского ведомства профессор Алексинский. А секретарем комиссии — я.
Фактически вся работа лежала на мне. В гостинице «Россия» у меня была канцелярия, куда являлись и записывались лица, желающие эвакуироваться. Списки этих лиц периодически представлялись на миноносец. Для связи с англичанами состоял ротмистр князь Оболенский. Но когда, после генерала Деникина, Главнокомандующим был назначен генерал Врангель и ориентация стала французской, комиссия эта была упразднена. Французы, видимо, никого вывозить уж не
