от испуга, когда увидела меня. Отмывшись, мы отправились на автобусе в Королевский госпиталь Глазго. Оказалось, что меня порезали острым лезвием, от которого чуть выше брови остался четырехдюймовый шрам. Наложив швы, нас с бабушкой отправили домой, где она сразу же отправила меня в постель без ужина — это было самое суровое ее наказание. На следующий день в школе я носил свои швы как почетный знак, гордившись тем, что у меня появился шрам, как у мальчиков постарше.
Наша школа стояла на вершине холма. Под нами находилась наша церковь, великолепное сооружение, которое казалось мне больше похожим на собор, и центр нашей маленькой общины. Каждый понедельник нас спрашивали, на какую мессу мы ходили накануне: на утреннюю в восемь или на полуденную. Тех, кто признавался, что ходил на более позднюю мессу, допрашивали, почему они остались в постели и не приложили усилий, чтобы посетить более раннюю. И да помогут вам небеса, если вы признавались, что вообще пропустили мессу — это считалось страшным грехом.
Наша преподавательница Закона Божьего была доброй старушкой, в отличие от некоторых других учителей, у которых на сердце был вытатуирован девиз «пожалеешь розгу — испортишь ребенка». Она часто говорила нам, что дорога в рай похожа на высокий столб, покрытый жиром, по которому нужно карабкаться и всегда помнить об опасности соскользнуть в ад, но если мы будем хорошими католиками, Господь поможет нам взобраться на него. Дисциплина в школе была строгой. Любой проступок наказывался ремнем — широким, толстым кожаным орудием пытки, которым били по ладони. Плакать или вздрагивать во время наказания считалось проявлением слабости, но когда меня ударили в первый раз, я чуть не потерял сознание от боли.
Каждую пятницу после обеда бабушку навещал священник. Они разговаривали около часа, а потом она давала ему пожертвование на церковь. Как бы мы ни были бедны, церковь все равно что-то получала от нас. Как бабуля справлялась, ума не приложу. Она получала пенсию как вдова военного, и я считаю, что моя мать и служба социального обеспечения должны были ей помогать. Но несмотря на нехватку средств, питались мы достаточно хорошо.
Субботние дни мы часто проводили в гостях у моих кузенов, Крихтонов, которые жили на окраине города. Двое старших, Роберт и Джон, были примерно моего возраста, и всю вторую половину дня мы играли в футбол, в котором я никогда не был хорош, а потом вместе ужинали. Мы с бабушкой возвращались домой на последнем автобусе, как раз когда закрывались пабы. Автобусы наполнялись пьяными, веселыми мужчинами и женщинами, а импровизированные песни были обычным делом. Мы все присоединялись к ним, помогая начинающему исполнителю петь, выкрикивая припев во всю мощь наших легких, а люди топали ногами и хлопали, чтобы поддержать ритм.
Воскресенье мы с бабушкой проводили вместе. Это был особенный день. Она готовила суп, который сам по себе был почти лакомством. Возможно, потому что раньше я никогда не ела досыта, мне нравилось смотреть, как она его готовит. Накануне она замачивала в воде говяжью косточку, чтобы сварить бульон, а сушеный горох оставляла размягчаться в холодной воде. В день приготовления она мелко шинковала остальные овощи, а затем добавляла измельченный лук и чечевицу. В итоге получался такое густое блюдо, что в него можно было почти воткнуть ложку. А на вкус это было восхитительно.
Однажды в воскресенье я играл на улице на заднем дворике. Такие дворики тянулись позади домов, отделенные друг от друга рядами железных перил. В двух ярдах от себя я заметил одноклассника, Джимми Райана, который плакал. Я подошел к нему, чтобы спросить, в чем дело.
— Я голоден, — всхлипывал он.
Я знал, что его мать живет с ним одна, и спросил, не ушла ли она.
— Она меня заперла.
Тогда я был слишком молод, чтобы понять, что из-за своих отношений с мужчинами у матери Джимми была ужасная репутация. Я отвел его к бабушке. Она знала о его маме, вымыла его и усадила с нами пить чай. Он пробыл у нас до позднего вечера, когда уже надо было ложиться спать, а потом бабушка отвела его домой за руку. Когда она вернулась, то уложила меня в постель под одеяло и укрыла кучей пальто, чтобы согреть.
— Спасибо, что покормила Джимми, бабуля, — прошептал я.
Она поцеловала меня в лоб.
— У меня не так много еды, Гарри, но еще никто и никогда не уходил из моего дома голодным.
Много лет спустя, в один из своих визитов к бабушке во время отпуска, она рассказала мне, что Джимми Райан и еще двое людей пытались ограбить букмекерскую контору в нижней части Алландер-стрит. Одного человека зарезали насмерть. Джимми поймали и приговорили к пожизненному заключению.
В школе у меня появился новый учитель, Джеймс Макрей. Раньше учеба была рутиной, но под его твердой, но справедливой рукой она стала для меня чем-то особенным. Особенно я любил историю Шотландии. «Большой Джимми» рассказывал нам о прошедших временах, о битвах и войнах, королях и завоевателях. Преподавал он со страстью, которая захватывала всех нас, никогда не стоял на месте, ходил и жестикулировал, как будто сам находился там, сражаясь рядом с шотландскими героями нашего прошлого: Брюсом, Уоллесом, маркизом Монтрозом, но больше всего с Черным Дугласом. Черный Дуглас был тем человеком, которого англичане, жившие на границе, настолько боялись, что их женщины пугали им своих детей, предупреждая, что если они не заснут, то он их схватит. Легенда гласит, что когда одна прекрасная английская леди предупреждала своего ребенка, голос из темноты позади нее сказал: «Но, миледи, Черный Дуглас уже здесь!»6
Недалеко от нашей школы находился Ботанический сад с прекрасными тропическими растениями. В оранжерее было жарко, сыро и всегда смертельно тихо. Через нее проходила гравийная дорожка с деревянными сиденьями, установленными через каждые двадцать футов или около того, и я часто приходил туда после уроков и сидел под пальмами, читая истории, которые Джимми Макрей рассказывал мне на уроках. Это было мое тайное место, где я мог погрузиться в прошлое и жить жизнью давно ушедших героев.
Джимми Макрей, хотя он, вероятно, никогда об этом не знал, был человеком, самым близким к образу идеального отца, и тем образцом для подражания, которого я так отчаянно желал. Именно его учение, как ничто другое, вдохновило меня на поиски приключений. Так же благодаря ему я выработал свои собственные понятия чести. Какими бы ужасными ни были некоторые мои поступки во взрослой жизни,
