также на право на забастовки, они так и не были применены. Какими бы вредными ни оказались послевоенные последствия в форме денежной инфляции, такая политика в военное время себя оправдала. По сравнению с Германией от каждого работника в отдельности было получено больше.
Дело в том, что германская политика в отношении советской трудовой силы диктовалась не неизбежностью трудовой повинности, а тремя фатальными заблуждениями. Первое — страх распространения марксистской пропаганды. В 1941 г. он привел к разбазариванию 2800 тыс. советских жизней в удушавших голодом шталагах и дулагах за линией фронта в то время, когда для очень большой части военнопленных имелись и лагеря, и продовольствие в Германии и Польше. (В 1941 г. пропало без вести и попало в плен 2335,5 тыс. советских военнослужащих. Кроме того, пропало без вести 500 тыс. человек пополнения, не зачисленных в списки войск. Из этого общего числа 2835 тыс. примерно 500 тыс. можно считать погибшими. Следовательно, в плен в 1941 г. попало около 2,3–2,4 млн. 2,8 млн образовалось потому, что немцы хватали всех «подозрительных лиц», записывая их потом в военнопленные. — Ред.) Потом он привел к заключению и изоляции восточных рабочих в охраняемых лагерях и бараках или к суровому домашнему аресту на фермах даже тогда, когда эти люди добровольно приезжали на работу в Германию. Это была бессмысленная озабоченность. Учитывая то, что восточные рабочие могли зарабатывать больше, чем дома, и возможность попробовать западноевропейскую жизнь на свободе, очень немногие из восточных рабочих остались бы поборниками идей Карла Маркса. Даже если бы некоторые квалифицированные работники, мужчины и женщины и сохранили бы верность основоположнику научного коммунизма, то они вряд ли смогли бы нанести больше вреда, чем орды добровольных агентов коммунизма в гитлеровской Европе, которые описывались общим названием «Красная капелла». С другой стороны, возвращение в Советский Союз в 1945 г. миллионов советских подданных, если бы с ними обращались лучше, чем когда-либо до этого, могло бы удивительным образом изменить послевоенную историю Европы.
Второе фатальное заблуждение состояло в применении теории «недочеловека» по отношению к восточным рабочим. Убеждение, что славяне — низкоразвитые человеческие существа, которые откликаются только на крик, тычки и побои, похоже, получило очень широкое распространение среди мелкой нацистской рыбешки, которая действовала в роли надзирателей, хотя даже большинство немецких фермеров, которых по природе называли практичными и расчетливыми людьми, оказались под влиянием этого безумия. Многочисленные уцелевшие директивы из партийных канцелярий написаны совершенно неубедительным языком. И все-таки у немцев, как жителей Европы, было меньше всего оснований для того, чтобы согласиться с этим языком. Ведь в то время должно было быть два или три миллиона немцев и австрийцев, воевавших на Русском фронте в 1914–1918 гг., которые видели, что русские солдаты во многом такие же, как и они сами. (Из более 25 млн солдат и офицеров Германии и ее союзников (Австро-Венгрии, Турции и Болгарии) через Русский фронт прошло более половины. На Западе предпочитают замалчивать, что Русский фронт, державшийся до марта 1918 г., это 2 тыс. км (до 1916 г., вступления Румынии в войну, несколько меньше), а также 1100 км Кавказского фронта. Западный же фронт Первой мировой войны — это 630 км от Ла-Манша до Швейцарии. Были также второстепенные Итальянский и Сербский, позже Салоникский, фронты. — Ред.) Сотни тысяч немцев побывали в плену, пробираясь домой после революции (в русском плену оказалось 2,9 млн австро-венгерских, германских и турецких солдат из общего числа пленных Тройственного союза в 3,36 млн. — Ред.). Эти мужчины средних лет и уже пожилые познакомились с русской жизнью куда менее поверхностно, чем те, кто приезжал в Советскую Россию в межвоенные годы. У них был реальный контакт с русскими и их мировоззрением, которого страшно недоставало западным союзникам. Огромное число этих ветеранов работали в оккупированной России или отвечали за восточных рабочих в Германии. И все-таки их влияние на политику было пренебрежимо мало. Менталитет «недочеловека», распространявшийся политическими боссами мелких городков и их подхалимами, оказался для них слишком прочен.
Третье, и самое фатальное из всех, заблуждение — искушение получить что-то ни за что. До самого последнего конца продолжалась суровая дискриминация восточных рабочих в сравнении с рабочими из других европейских стран. До самого последнего дня войны символом веры было то, что восточные рабочие могут выполнять ту же работу за меньшую оплату, что им надо меньше пищи, что комфорт немецкого дома для них — лишняя вещь, что они будут довольны своей судьбой, если решительно сохранять такой же низкий уровень жизни, какой был у них дома. Немцы относились так к лояльно настроенным людям, возможно, потому, что при образе жизни, основанном на подозрении, который навязало правление нацистской партии, они уже не могли отличить, кто друг, а кто враг. Дружеское и заискивающее поведение по отношению к Германии вызывало только глубокое отвращение, так что жестоко обращались с каждым — и чем легче это было сделать, тем больше. Намерение получить максимум от остарбайтера, не давая ничего ему взамен, было частью общего упадка в человеческих отношениях при господстве нацизма. Но вопрос этот — деликатный, ибо примеру, который подали немцы, следовали с энтузиазмом, и все союзники удерживали своих пленных в качестве «рабов» в течение ряда лет после войны, русские, в частности, по десять лет, а в некоторых случаях и больше. Но только немцы использовали гражданских лиц в качестве рабской силы в то время, когда и практически, и политически это меньше всего служило их собственным интересам.
Трудовая повинность гражданского населения в оккупированной (вплоть до линии фронта) части Советского Союза являлась частью первоначальных директив Геринга — так называемого «Зеленого досье» от 23 мая 1941 г., но «Зеленое досье» не давало никаких полномочий на депортацию гражданских лиц в Германию. И только после разгрома под Москвой был намечен такой шаг. На совещании в управлении по четырехлетнему плану 17 ноября 1941 г. Геринг сделал первые предложения. Объявив, что советские военнопленные обязаны работать на Германию, он добавил, что также будет задействовано и определенное количество гражданских лиц. Геринг дал весьма глуповатое объяснение, что эта мера предусматривается для того, чтобы меньше трудились германские женщины, чье место — дома, а также чтобы меньше были заняты иностранцы с Запада, которые работают слишком мало, а едят слишком много. С русскими надо обращаться точно так же, как и с военнопленными. Их труд будет продаваться государством работодателям, а им самим будет разрешено иметь лишь небольшую сумму карманных денег.
На тот момент в данном отношении делалось слишком мало. В течение следующих десяти недель из Советского Союза не приходили никакие поезда, кроме тех, что были заняты перевозкой военнослужащих. Но русские, как обычно, были
