Валерий Елманов - Знак небес

Separo tea ab Ecclesia mllitante atque triumphante[1].

Прямо в центре Южной Франции лежит огромная плодородная равнина. Сразу за нею высятся могучие Пиренеи, а еще чуть дальше лежат несколько христианских королевств, которые постепенно и методично вытесняют мусульман со своего полуострова. Там почти всегда идет воина.

Здесь же, в благодатных краях, щедро залитых солнцем, сражения до недавнего времени в основном случались только на любовном фронте. И неслучайно лучшие трубадуры того времени происходили родом именно из этого края, столицей которого являлась роскошная Тулуза. Этот город в ту пору превосходил по могуществу и блеску даже Париж и по праву считался некоронованной столицей всей Южной Франции.

Ее государи – Раймониды любили роскошь и негу, утонченные забавы и философские беседы. Графы Тулузские проявляли снисходительность к своим подданным, даже если те несколько уклонялись в своих верованиях от строгих канонов святой католической церкви. Они были снисходительны к ним до того, что однажды вызвали самый настоящий гнев римского престола, который объявил им воину.

Впрочем, даже сейчас, взглянув на эти места, никак нельзя было сказать, что здесь уже добрый десяток лет ведутся боевые действия. Во всяком случае, все так же плодоносили виноградники, мирно цвели оливковые рощи, а тучные нивы по-прежнему приносили богатые урожаи.

Но двум всадникам, неспешно скачущим по дороге, ведущей к Тулузе, было не до любования красотами южной природы, пробуждающейся под лучами яркого, хотя еще и не очень жаркого солнышка. Да и откуда ему быть жарким, когда только начал отсчет первый весенний месяц. Они были заняты беседой.

– А что такое вообще церковь? Это организация, которая, пользуясь предрассудками и людскими суевериями, норовит встать посредником между людьми и богом[2]. Причем самовольно, ведь сам бог их на это отнюдь не уполномочивал, – седовласый мужчина, восседающий на вороном жеребце, замолчал и ожидающе покосился на своего спутника.

Тот был явно не согласен, но возразил учтиво:

– Но ведь они несут добро людям, отец. Добро, утешение и слово божье. Учат жить по святым заповедям Христа.

Седовласый в ответ лишь насмешливо хмыкнул, заявив:

– Вначале они залезают к тебе в кошель, со словом божьим на устах выгребают все, что там есть, а уж потом произносят… это свое утешение, но только ровно на ту сумму, которую у тебя выгребли. А что до слова божьего, то почем нам знать, какое оно на самом деле. Или ты и впрямь думаешь, что в библии и прочих священных текстах каждая буква начертана с божьего соизволения?

Молодой собеседник седовласого человека, юноша лет двадцати, осторожно заметил:

– Знаешь, батюшка, сдается мне, что святой престол в Риме был прав, подозревая тебя в ереси. А ведь ты ныне должен ежедневно и ежечасно доказывать иное – что ты благонравный католик и что, как и подобает графу Тулузскому, неустанно призываешь своих подданных следовать твоему примеру.

– И тогда этот паяц с митрой на голове, уверившись в искренности правителя, отстанет от Раймона VI[3], – горько усмехнулся седовласый и протянул: – Если бы все было так просто, тогда мы не сидели бы с тобой здесь, в Тулузе, и не ждали бы, когда по велению своего короля французское войско подойдет для осады нашего города. Поверь, сын, в этом мире даже родственные узы ничто, когда речь идет о дележе власти. Иначе Филипп Август никогда бы не отправил в наши края своих рыцарей, да еще под командованием наследного принца. Все-таки он мой кузен[4].

– Мы отобьемся, – уверенно произнес молодой человек и, гордо вскинув голову вверх, еще раз повторил: – Мы непременно отобьемся.

– Вспомни Марманд[5], – посуровел лицом Раймон.

– Тулуза не Марманд, – упрямо тряхнул головой молодой граф[6]. – Ее так просто не взять, если только будет кому оборонять город. Вот почему я еще раз настоятельно прошу тебя – воспрети жителям покидать Тулузу. Вчера из города ушли еще две семьи. Ушли, чтобы сесть на корабли из Руси, которые вот уже полгода стоят в наших морских гаванях.

– Разве по-христиански запрещать человеку бежать от смерти? – задумчиво протянул его отец. – Они чувствуют свою обреченность, и они правы. Я не берусь спорить – возможно, в этот раз мы и впрямь отобьемся, но тем самым только отсрочим свой конец. Пойми, сынок, что это не обычная воина двух государей. В этом случае мы еще имели бы шансы на спасение. Рим объявил крестовый поход[7], натравил на нас всех рыцарей – вот что страшно. Знаешь, когда мне окончательно стало ясно, что мы проиграем? Когда с разницей всего в год произошли два события. Во-первых, погиб твой тесть Педро II[8]. Во-вторых, Филипп Август разбил своих врагов при Бувине и Ла-Рош-о-Муане[9]. Тем самым он окончательно развязал себе руки на севере и может теперь вплотную заняться югом, то есть нами с тобой, мой мальчик. И теперь смотри, что получается – на престолах тех стран, которые могли бы нам помочь, сидят дети[10], да и когда они подрастут, нам от них тоже ничего хорошего ждать не придется, судя по их наставникам[11]. Следовательно, помощи ждать неоткуда, а в одиночку нам все равно не выстоять. Главное же – против нас римский папа, то есть у Филиппа и в этом отношении руки развязаны.

– Но почему церковь так страстно желает истребить катаров[12]? Ну, еретики, конечно, но они же никого не трогают.

– Во-первых, они постоянный живой упрек для римской курии. Ты посмотри, как живут эти святоши. Если я тебе начну перечислять всех любовниц нашего трубадура[13], то у меня пальцев на руках не хватит. Причем порой он развлекается с двумя, а то и с тремя сразу. А взять епископа Каркассонского, благочестивого Ги из Во-де-Сернея. Сколько он развратил девочек, даже не дожидаясь их конфирмации[14], – уму непостижимо.

– Однако же о папском легате Арно-Амальрике[15] ты такого сказать не можешь.

– Такого – нет. Но у него, да ты и сам знаешь это, грехи намного страшнее. Вспомни, что этот зверь в сутане сказал французским рыцарям десять лет назад, когда они осаждали мой милый славный Безье?[16] – и, прикрыв глаза, старый граф медленно процитировал: – «Убивайте всех, бог признает своих». А костры в Минерве и Лаворе? Это ведь тоже его работа. И этот зверь называет себя служителем божьим, – произнес он с горечью. – Так что поверь, сын, римская церковь не успокоится до тех пор, пока не выжжет каленым железом весь наш благословенный юг. Ты думаешь, просто для еретиков утвердили кары на Латеранском соборе?[17] Не-ет, милый. Они в первую очередь предназначены для нашего края.