– Месяц назад я был там, – вздохнул с легкой долей зависти сын. – Видел этих русичей. Воины в том караване – на диво. Я и сам не маленький, но там чуть ли не каждый выше меня на голову, а то и на две. Как раз один из них бочонки с вином в порту покупал. Я все думал, как он их понесет. Неудобно же – он один, а бочонков два. Так ты представляешь, он один на плечо взвалил, а второй себе под мышку взял и так до самого корабля шел не останавливаясь. Вот бы их нам, в Тулузу.
– Пробовал?
– Куда там, – вздохнул сокрушенно молодой граф. – Сказали, что князь им не велел никуда встревать без нужды, а ослушаться они не смеют.
– А если заплатить побольше? – заинтересовался отец.
– И слушать не захотели. Говорят, что им после этого на Русь дорогу закроют, а они без Рязани своей никуда. Я думаю, надо бы их князю Константину написать, предложить денег. Кто от золота откажется, верно?
– Навряд ли что у тебя выйдет, – покачал седой головой граф. – Это только глупцы все на золото меряют. А он, судя по тому, что в такие дальние края за людьми послал, а главное, не побоялся, что еретики, – человек умный.
– Попробовать все равно можно, – настойчиво сказал сын.
– Попробуй, – уступил отец. – А вдруг и впрямь что выйдет.
Он пришпорил коня, и оба поскакали к показавшимся вдали грозным серым башням Тулузы, щедро заливаемым яркими лучами весеннего солнца.
А корабли и впрямь уже готовились к отплытию.
Русичи, приплывшие еще поздней осенью прошлого, 1218 года и прожившие до самой весны на южных французских берегах, и так уже заждались. Потому-то, едва в Средиземном море угомонились зимние шторма, сменившись затишьем грядущей весны, они подняли паруса и взяли курс на Русь.
Судов было не столь уж и много – не больше двух десятков, зато шума и гама хватало. Каждая семья, решившаяся уехать, как правило, имела не меньше двух-трех детей. Собственно, и уезжали-то люди в первую очередь для того, чтобы спасти их. В то, что проклятые католики, которые даже разговаривать толком не умеют[23], отстанут, перестанут приходить, грабить, жечь и убивать, никто из уезжающих не верил. Те, кто продолжал на это надеяться, остались дома, в благодатном Лангедоке. Впереди переселенцев ждали неизвестные берега, неведомые дали, но главное, во что им очень хотелось верить, – спокойные правители, которые не будут препятствовать новым своим подданным молиться так, как им хочется.
Успела на один из кораблей и семья крестьянина Микаэля. Правда, в самый последний момент, чуть ли не за пару часов до отплытия, но это уже не важно.
Всего же переселенцев было не так уж и много – чуть больше двух сотен семей, так что купец Исаак, не желая упустить дополнительной выгоды, умудрился прихватить еще и товары, которые должны были ему принести немалый доход.
Душа купца радовалась. Помимо того, что он получил от князя Константина и тех золотых монет, что были взяты с переселенцев, он еще и сделал благочестивое дело. Ведь из этих двух сотен семей каждая десятая относилась к его соотечественникам. Они хоть и оказались не столь легкими на подъем, как рассчитывал Исаак, но главное – это первая ласточка, которая, как известно, весны не делает, но с собой ее несет.
А кроме того, купец не забывал и про многие другие выгоды, которые он выговорил у князя. Например, право на беспошлинную торговлю по всему Рязанскому княжеству. Одно это дорогого стоило.
Он вспомнил, как они ожесточенно торговались, и восхищенно поцокал языком. Воистину, рязанский князь – непростой человек и думает не только о всяких пустяках вроде войн с соседями и прочей ерунды. Больше того, если бы он отбросил все эти глупости, то, поплавав всего два-три лета с ним, Исааком, вполне бы смог стать приличным, уважаемым купцом.
Ведь то же право на беспошлинную торговлю он урезал с пяти лет всего до года. Это же надо так изловчиться, чтобы в пять раз сократить изначальные купеческие требования. Вай ме! А как лихо он окрутил его с теми же гривнами?! Просто восторг берет, невзирая на то что надули самого Исаака. Расплатился-то князь товарами, преимущественно мехами, да еще и оценил их в пять раз дороже, чем Исаак обычно покупал на Руси, уверенно заявив при этом, что купец все равно свое возьмет, но так и быть – разницу он ему дарит.
Еврей жалобно застонал, вспомнив, как битый час доказывал Константину, что за эти меха он возьмет самое большое вчетверо, да и то если не будет других конкурентов. То есть выйдет, что он, Исаак, потеряет аж двадцать процентов.
Но купец тут же вновь восхищенно покачал головой, припоминая княжеское коварство.
– Хорошо, – сказал тот. – Я не буду спорить. Я просто найму две лишние ладьи, загружу их этими мехами и пошлю с ними своего человека. Думаю, что он их продаст даже по более высокой цене, но тебе гривны отдаст по уговору, а разницей окупится стоимость ладей, и кое-что, скорее всего, останется. Кому от этого лучше будет? Мне. Просто я не хочу, чтобы было плохо тебе, потому и предлагаю такие выгодные условия. Но раз ты на них не согласен…
После чего бедному Исааку ничего не оставалось, как завопить, что он, конечно же, согласен, но не ради выгоды, а только ради хорошего человека, которому так не хочется причинять лишние хлопоты. Ведь князю придется искать ладьи, тратить гривны, чтобы их нанять, обременять своих людей дальними поездками неведомо куда, и все только из-за того, что он, Исаак, вовремя не пошел навстречу хорошему человеку. Да он готов все меха взять даже в убыток самому себе, лишь бы не терять дружбы с таким замечательным, славным князем.
После чего они ударили по рукам и долго дружно смеялись – оба довольные тем, как все удачно закончилось.
Нет, не зря Исаак тогда так хитро подсказал рязанскому князю про своего самого опасного соперника – арабского купца Ибн-аль-Рашида. Как знать, если бы не эта его мудрая мысль, что не все с ним ладно, не все чисто, то, может, именно этот араб сейчас бы плыл по морю, возвращаясь из Франции на Русь.
Впрочем, почему «может»? Так оно и было бы. Сабля из дамасской стали, которую араб подарил князю, да еще щедро украшенная драгоценными камнями, намного перевешивала скромное подношение самого Исаака, отделавшегося кипой бумаги. Если бы несчастный еврей не бросил вовремя на свою чашу весов веское слово, то на его месте сегодня непременно был бы араб. Но так как надежная репутация в торговом деле стоит даже чуточку дороже, чем дамасская сабля, то все получилось наоборот.
Хорошо ли поступил Исаак? Глупец скажет, что это подлость, но потому-то он и глупец. На самом же деле никакой подлости бедный еврей никогда не совершал и даже в мыслях не держал совершить. Он вообще стремится жить со всеми в мире. Ему бы пакостей не чинили, а уж он сам никогда и ни за что.
