А что касается араба, то разве Исаак сказал князю что-то плохое про него? Ну, хоть словечко малое? Так, высказал некоторые свои мысли Тимофею Малому, такому же купцу, как и сам. Между прочим, очень хороший человек, хотя и не еврей. Впрочем, среди христиан тоже, как ни странно, встречаются весьма достойные люди, особенно на Руси.
Так вот, разве Исаак знал, что Малой передаст этот разговор рязанскому князю? Да нет же. Ну, может, догадывался немного, но уверенности в этом у него совершенно не было.
И опять-таки кто мог предвидеть, как поступит сам князь, услышав от своего купца такие интересные новости? Никто. Все в руках всевышнего и все будет так, как захочется ему. Люди – только слепые орудия творца этого мира. Вот и он, Исаак, такое же простое орудие.
Да и не стряслось с Ибн-аль-Рашидом ничего дурного. Поговорил с ним князь, да и отпустил восвояси, разве что доверять чуточку меньше стал. Исаак же знал, что Константин – разумный человек. Был бы на его месте кто иной, скажем, его же родной братец Глеб, так бедный еврей никогда и ни за что не поделился бы с Малым своим мыслями и, упаси боже, своими подозрениями. Вот хоть кучу золота ему предложите, таки он все равно… Нет, если бы эта куча была очень большая, тогда… Хотя что об этом говорить. Где это золото и где бедный еврей – они же всегда в разных местах, и сойтись в этом мире им, наверное, так никогда и не доведется. Видно, так уж угодно Яхве.
А теперь, если отмести в сторону мысли о грустном, то есть о золотых и серебряных монетах в чужих кошелях, то вывод напрашивается следующий: нет и не было никому вреда от сказанного Исааком в нужное время и нужному человеку, а есть одна только польза. У бедного еврея она совсем маленькая, но зато у рязанского князя – огромная.
Вон каких замечательных людей везет ему Исаак. Один только Мойша из Авиньона чего стоит. Его золотое ожерелье носила на шее сама Элеонора Арагонская[24], в серьгах его работы ныне красуется Бланка Кастильская[25], браслеты, изготовленные им, дарил своей супруге Жанне Английской и сам Раймон VI…
А Исав из Тулузы. Какие платья он шил местной знати, какие камзолы! Да и жена его Сара – тоже мастерица хоть куда. Где в Тулузе самый пышный хлеб, самые румяные булочки, самые вкусные пирожки со всевозможной начинкой? Где, я вас спрашиваю, ответьте мне? Ах, не можете. Таки я сам вам отвечу – только у Сары.
Да и остальные, пусть не из числа соплеменников, но очень и очень достойные личности, уж вы поверьте старому Исааку, он толк в людях знает.
Ведь не чьи-то мечи, а именно работы Якоба из Лавора так высоко ценились по всему Лангедоку, а также Кастилии, Арагону, Бургундии, да мало ли где еще. А почему? Да все потому, что мастер он, каких поискать. Из дрянного железа такой прочный стальной меч выкует, что им можно не одну тысячу голов срубить, прежде чем тот затупится. Кольчугу работы его отца носили еще Раймон V и Раймон VI, а доспехи на будущего графа Раймона VII он делал уже сам. И на почтенного графа де Фуа делал, и на молодого виконта Раймона-Роже Транкавиля тоже потрудился.
А лекари с ним какие едут. Взять, к примеру, Зона из Каркассона. Сколько людей он вылечил, да каких людей! Ту же последнюю жену Раймона VI, например. Так бы и умерла бедняжка, если бы не Зон. Да и у самого графа здоровье он успешно поддерживал.
Вспомнив о графе, купец помрачнел. Вот тоже напасть для хорошего человека, и даже не просто хорошего, а замечательного. Во всяком случае, своих евреев он в обиду никому не давал и к нему, Исааку, никогда не выказывал ни презрения, ни грубости. Во всяком случае, никак не больше, чем по отношению к другим купцам – будь то злобные мусульмане или мрачные христиане.
И что им всем не живется в мире? Хочешь, расти хлеб, хочешь, бей зверя, хочешь, торгуй всем этим. Нет, они таки ничего не хотят. Конечно, прийти и отнять намного проще. А чтобы им взять да задуматься – сегодня ты отнял у одного, завтра – у другого, но придет время, и грабить будет просто некого, и что вы будете тогда делать, я вас спрашиваю?
Или вот те же морские разбойники. Зачем пугать своими воинственными воплями, зачем стрелять из луков в беззащитных купцов и их людей? Ты подплыви спокойно, скажи, мол, Исаак, жить мне не на что, а кушать хочется, и Исаак даст тебе… хороший совет, как разбогатеть, даже несколько хороших советов даст, причем один другого лучше, и все совершенно бесплатно.
Если к нему по-доброму, то и он щедрость способен проявить. Исаак может даже подарить шкурку… лисью, нет, заячью, если человек сильно замерз. Только не надо во время этой просьбы махать у него перед носом мечом, да еще остро наточенным. Он и так даст одну, нет, даже две, или совсем много – три шкурки. Ему, Исааку, не жалко. Возьми, а когда согреешься – вернешь, если у тебя еще осталось чуточку совести. Если нет – ну что ж, пусть будет убыток. Бедному несчастному еврею не привыкать к убыткам.
Если хорошенько задуматься, только очень хорошенечко, таки вся жизнь человеческая – сплошной убыток, а у купца – двойной. Этому дай, здесь заплати, тут заплати – расстройство, а не жизнь. А если налетят морские грабители, то и вовсе.
Он оглянулся назад, на корму, где лежали, блаженно подставив лицо яркому весеннему солнышку, двое дюжих рязанских дружинников. Двое из двухсот – по десятку на каждый корабль, – которых ему дал для охраны все тот же рязанский князь, и мечтательно подумал, что, пожалуй, в этот раз он таки ничего не даст разбойникам. Не маленькие, пора научиться самим на хлеб зарабатывать.
Вот когда таких богатырей не будет рядом, тогда придется резко подобреть. Но такое вряд ли случится, ведь это первая, но далеко не последняя его поездка по княжескому поручению в те края, где ныне грозно бряцают мечами все кому не лень – от служителей Христа до гневных безумцев-рыцарей.
А корабли тем временем, поймав парусами попутный ветер, будто на крыльях неслись по волнам. Все дальше и дальше от берегов Франции, все ближе и ближе к берегам Руси.
Не многим, может быть, известно,
Что дух его неукротим,
Что рад и честно, и бесчестно
Вредить он недругам своим;
Что ни единой он обиды,
С тех пор как жив, не забывал…
А. С. Пушкин
– Дура! Дура ты и есть! – выскочил из сеней на высокое крыльцо своего терема взбешенный князь Ярослав и опрометью бросился вниз. Двое стремянных уже держали под уздцы оседланного жеребца.
Вздевая в стремя ногу, Ярослав мрачно покосился наверх, в сторону терема, чуть замешкался.
– Хоть бы для приличия вышла, – буркнул он зло, уже садясь в седло, еще немного помедлил, но, так и не дождавшись появления княгини Ростиславы, в сердцах с маху хлестнул коня.
