Елена Арсеньева
Зеркало кармы
Фантастический роман
Солнце свирепое, солнце горящее,
Бога, в пространствах идущего,
Лицо сумасшедшее,
Солнце, сожги настоящее
Во имя грядущего,
Но помилуй прошедшее!
Н. Гумилев
Часть первая. Жертва богу меча
Пахло дымом и кровью…
Пахло дымом и кровью, и это было первое, что он ощутил, еще не открывая глаз. И сразу заломило грубо вывернутые, связанные руки. Саднило горло, будто он долго кричал или звал кого-то. Горели сожженные солнцем лицо и плечи. Родившись из блаженной тьмы небытия, он рухнул в омут боли, судорожно глотая воздух иссохшими губами, все еще жмуря глаза в надежде, что это лишь морок…
Жалобный, крик рядом! Истошный вой!
Окатило таким ужасом, что он поспешно распахнул глаза – и увидел наконец-то окружающий мир, и взмолился богам о слепоте, чтобы не видеть больше ничего, ничего!
Гигантская куча хворосту была навалена неподалеку – этакая рукотворная гора. Чудилось, люди задумали сравняться по силе с твореньями богов, да утомились, но все же груда поднялась много выше человеческого роста. А на самой ее вершине был водружен огромный меч.
Меч назывался акинак, он откуда-то знал это. Ветер клонил к земле черные струи дымов, струившихся от разложенных неподалеку костров, и меч возвышался над ними, так сверкая на солнце, что слепил глаза всякому, кто только осмеливался посмотреть на него, – словно свирепый взор божества, не терпевшего даже самого робкого человеческого взгляда.
На кострах клокотали огромные, закопченные до черноты котлы. Вокруг царила людская суматоха; далеко разносилось ржание коней, рев волов. Их подгоняли, подтаскивали к кострам, и тут же люди, залитые с ног до головы свежей, еще курящейся кровью, валили их наземь, проворно перерезали глотки, точными ударами разрубали туши, отделяли мясо от костей и опускали в тяжело булькающие котлы, а сырые кости бросали в огонь вместо дров – от них-то и валил тот зловонный, жирный дым, выедающий глаза и выворачивающий нутро.
Он мучительно закашлялся, задыхаясь; извернулся, чтобы хоть плечом смахнуть жгучие слезы, и, полуослепленный, только теперь увидел и осознал, что стоит в толпе полуголых, а то и вовсе обнаженных, крепко связанных мужчин со следами ран и побоев на грязных телах. И в эти беспомощные тела были направлены копья стражников, во множестве стоящих вокруг и одетых тяжелыми кольчужными сетками.
«В плену! – ожгла догадка. – Я пленный! Но кто я такой?!»
Он опустил глаза. Увидел свое загорелое мускулистое тело, чуть прикрытое по чреслам обрывком серой шкуры, покрытые пылью ноги в мягких сыромятных сапогах до колен, перетянутых ремешками.
«А лицо? – мелькнула мысль. – Какое у меня лицо?!»
Он не знал, не помнил. Мотнул головой, отбрасывая длинные русые волосы…
Кольцо стражи меж тем разомкнулось, пропустив пятерых богатырей в шлемах, увенчанных пышными султанами из конских хвостов, окрашенных красным. Наплечники и наколенники блистали золотом и серебром.
Кольчуги были сплетены из мельчайших колец с особым тщанием. Лица наполовину скрывались под защитными пластинами, и солнце высекало из них то же беспощадное сверканье, что исходило от меча на вершине рукотворной горы. Но у каждого из вновь пришедших был и свой акинак – длинный, тяжелый, обоюдоострый, – и все они вдруг взметнулись враз и обрушились на пленных!
Люди взревели, словно буйволы, почуявшие смерть, заметались, забились, толкаясь, и каждый пытался за спиной соседа найти спасенье от неминучей гибели, но длинные копья стражей своими острыми наконечниками сдавили их со всех сторон, сбили в кучу, заставили стоять недвижимо. И недвижимо глядеть, как то одного, то другого выхватывают из толпы, окропляют его голову вином из кубков, а потом мгновенным, неуловимым движением меча закалывают. Движения были точны – так, чтобы кровь стекала в роскошные бронзовые сосуды. И пока одни воины обезглавливали труп и насаживали его голову на кол – такими кольями была огорожена вся площадка для жертвоприношений, – другие возносили сосуды с кровью на самый верх горы из хвороста и окропляли акинак, воздвигнутый там. Вволю поили жестокого Бога бойни!
А потом они отрубали у мертвых правые руки и швыряли к основанию горы, словно к изножию гигантского жертвенника. Больше никогда, никогда, даже в царстве мертвых, не поднимут эти люди меча против победителей!..
Пахло дымом и кровью.
Он очнулся от оцепенелого созерцания, когда могучая рука вцепилась в его волосы и выволокла из обезумевшей толпы пленных. Близко, у самых глаз, он увидел тяжелый пояс с пластинами, которыми крепился меч, – теперь они были пусты. Увидел множество бляшек-амулетов, серебряную застежку из двух крючков: один изображал человека, другой – какого-то зверя, а вместе они казались сцепившимися в страшной схватке. Обостренный близостью смерти взор видел все это необычайно четко и ясно!
Дрожащие ноги заскользили в луже крови, разъехались, и он упал, вырвавшись из рук своего палача. И тут… стоило лишь коснуться земли – сырой, обильно политой кровью, – как он внезапно обрел ясность мысли и новую, возбуждающую силу мышц. И сообразил, где оказался в плену.
Это – скифы. А он? Он сам – кто?!
Скиф склонился, занося меч, но пленник, подтянув ноги, резко распрямился и сильным толчком отшвырнул врага. Тот рухнул наземь.
Взлетели рядом сразу два меча и… вонзились в землю, потому что пленник, перевернувшись через голову, откатился в сторону. Здесь его тоже готовилось встретить безжалостное лезвие, но он увернулся, зацепив ногой врага под колено и повалив его рядом с собой. С воина скатился шлем, и пленник, крутнувшись, обрушил пятку на его затылок. И ухитрился вскочить прежде, чем поднялись и вновь упали мечи других воинов: охотились за ним пока лениво, без особой ярости, почти насмешливо, – и отпрыгнул, уклонившись от копья, спевшего над ухом свою грозную песнь.
К нему кинулся еще один воин, на ходу выхватывая меч, и пленник, оскалясь, ринулся вперед, как будто возжаждал гибели, но совсем рядом с врагом подпрыгнул, извернулся – лезвие взвизгнуло как раз за его спиной. Он даже взвыл от острой боли, потому что задело кожу на лопатках, но расчет оказался верным: стражник сам рассек пленнику ременные путы и освободил его руки!
Однако они еще висели плетьми, еще не подчинялись, так крепко застоялась кровь. Приходилось обороняться ногами. С хрипом взвившись в воздух, пленник угодил пяткой прямо в нос бросившегося к нему стражника. Лицо того, не защищенное пластиною шлема, тотчас залилось кровью. Утробно хлюпнув, стражник свалился наземь, и пленник, успевший перехватить его копье еще слабыми руками, бросился прямо на воинов, устремившихся к нему.
Уперев конец копья в землю, он вознесся над врагами и опустился за их спинами! Но копье вонзилось слишком глубоко, вырвалось из рук, и он опять оказался безоружен.
Метнувшись туда-сюда, чтобы сбить нацеливших в него копья стражников, он пал плашмя, перекатился, а потом вдруг вскочил и, перекидываясь с ног на обретшие силу руки, прокатился мимо врагов, и впустую пролетело копье, и злобно сверкнул не нашедший добычи меч, и вгорячах пущенная стрела вонзилась в плечо какого-то стражника…
Пленный резко крутнулся, неистово выбросив вперед ногу, и, ударив в горло слишком близко оказавшегося воина, подхватил акинак, выпавший из его руки.
Глаза скифа были полны ужаса и изумления: прыжки и броски были ему в новинку, словно он это впервые видел. «Тогда откуда я это знаю? Почему умею? – спросил себя пленный. – Кто меня научил?»
Впрочем, это было неважно. Главное, другое: теперь он был вооружен! И, ухватив тяжелый меч за рукоять в виде головы грифа с золотым гребнем, он испустил грозное и торжествующее рычание, словно зверь, измученный, но не побежденный, готовый к новой схватке с другим зверем, – пусть могучим, пусть сильным, но не убившим, не победившим его!
Меч напряженно сторожил каждое движение сгрудившихся напротив врагов, а незащищенную спину, чудилось, леденил ветер опасности.
И не зря! Раздалась четкая команда, и несколько лучников встали по сторонам. На земле, плотно прикрывая их снизу и давая опору руке, были нагромождены сомкнутые щиты – саки, а над ними выгнулись луки, натянулись тетивы, навострили свои бронзовые жала готовые к полету стрелы.
Значит, всё кончено?…
Внезапно, раздвинув строй лучников, вперед вышел высокий чернобородый скиф. Пленнику почудилось что-то знакомое в его облике. В глаза бросилась серебряная пряжка пояса: сцепившиеся человек и зверь, – и пленник узнал того, кто первым хотел убить его.
Воин оперся на меч и стоял недвижимо, не то готовясь вызвать его на бой, не то – на разговор.
Сверкали золотые фигурки, украшавшие кожаные наплечники и наколенники. Виден был блеск зубов из-под пластины шлема – воин усмехался, глядя на пленника, изготовившегося дорого продать свою жизнь.
