— А это что, в вашей тетради написано? — с некоторым удивлением спросил Виктор.
— Нет, — улыбнулась продавщица, — это я к семинару учу. Будут спрашивать виды цен в СССР, у нас Мугуряну ведет. Не слышали? Очень придирчивый.
— Виды цен — это в смысле высокие и низкие?
— Счасс… — она начала вспоминать заученное. — В советской экономике используются три вида цен: гуманные, свободные и справедливые. Гуманные цены назначаются фиксировано на те товары и услуги, когда, в общем, сложно выплачивать целевые пособия. В основном это на лекарства и подобные вещи. Свободные цены складываются под действием спроса и предложения и используются там, где есть среда соревнования продавцов товара, как естественный стимул снижения цен. Без этих цен была бы немыслима, например, промкооперация.
— То-есть, это все по свободным ценам? — Виктор сделал рукой неопределенный жест в сторону витрин.
— Конечно. А как вы думали?
— А я по старой привычке думал, по государственным… А где-нибудь продают по государственным или теперь везде?
— А какая вам разница? Вас не устраивает цена?
— Да в принципе-то, как госцена в советское время… при Брежневе…
— Третий вид, это справедливые цены, они действуют на товары, определяющие уровень цен в отраслях и, и… — она наморщила лоб, — там, где качество мало зависит от производителя. Примеры: нефть, газ, электроэнергия. Справедливые цены определяют, исходя из оптимизации народнохозяйственного эффекта в целом… Я все правильно ответила?
— Да… Да, верно.
— А бритву решили брать?
— Да. Давно мечтал о такой.
— Еще бы, — согласилась она, — этой моделью все военные космонавты на БКС бреются. Ну, почти такой, там другое напряжение. В кассах пробивайте, вон у двери, — добавила она, увидев, что Виктор полез в карман за местным баблосом.
— Живыми будете? — Кассирша в большой коробке из пластика, дерева и анодированного под старую бронзу алюминия выглядела, пожалуй, единственным профессионалом в этом заведении.
— В смысле, живыми?
— Ну, очереди нет, так живыми, а так можно магнитной.
— Я магнитной, — решил Виктор. 'Посмотрим, можно ли этим картам доверять…'
— Недавно получили? Вон рядом электронные — и она кивнула на стоящие рядом ящики, которые Виктор поначалу принял за торговые автоматы.
Он достал карту из бумажника и засунул в щель одного из автоматов — на трехрядном светодиодном индикаторе высветилось состояние счета — потом набрал с кейпада сумму и номер отдела. Спустя секунду индикатор показал снятую сумму и остаток, а снизу выехал обыкновенный кассовый чек.
'Не продумано. Почему бы сразу не в отделе платить? Какая-то дань совку'.
— А почему бы сразу штрих-код не считывать для магнитной, чтобы до кассы не ходить? — спросил он у девушки, вернувшись и протягивая чек.
— С нового года так и будет, — улыбнулась она, — это тут когда-то местные умельцы внедряли одними из первых в Союзе, некомплексно сделали. Скоро заменят.
И она протянула ему бритву, уже обернутую в пленку, перевязанную ленточкой и уложенную в хрустящий экологический пакет-майку с эмблемой магазина.
— Там еще талоны для скидок. Будете заходить, не забудьте, пожалуйста.
'Гуманные и справедливые цены. Надо же!' — хмыкнул Виктор, выходя из магазина. Впрочем, цена на 'Агидель' ему действительно показалась совершенно гуманной и справедливой, хоть и свободной.
Потолок длинного подземного перехода, первого и долгое время единственного в Брянске, отражал шаги людей с каким-то вибрирующим призвуком; мертвый и яркий свет ртутный ламп наполнял тоннель, и превращал синеву неба на покрывавших стены мозаикой в лиловые кляксы грозовых туч. На остановке с другой стороны красовался павильончик для сугрева посетителей; через огромные, во всю стену окна виднелся ряд автоматических киосков. На всякий случай Виктор решил постоять снаружи.
— Простите, у вас закурить не будет? — к Виктору подошел невысокий мужчина лет сорока пяти, в коричневой куртке и кепке, из под которой выбивалась седая прядь волос; его сутулую фигуру и крупные складки морщин на лице дополняли массивные овальные полуботинки на толстой подошве, словно враставшие в асфальт. Голос у него был какой-то извиняющийся, словно человек стеснялся своей просьбы, хотя, судя по виду, к неимущим или пропившим деньги он явно не относился. Виктор сделал вывод, что мужик его личной безопасности не угрожает, а видимо, челу просто тяжко без курева.
— Увы, — сочувственно вздохнул он.
— Тоже бросили? А леденцов для отвыкания не найдется?
— Я вообще не курю.
— Да, бела просто… конечно, правильно делаете, просто… До аптеки что ли, дойти, антиникотиновый пластырь взять?
— Наверное, — неопределенно протянул Виктор, ожидая, что мужичок сейчас попросит денег.
— Хотя ладно, — ответил тот, — отвыкать так отвыкать. Каждый должен нести свой крест за грехи. Это я образно, я тоже атеист, просто в идее что-то есть, моральное содержание. Ведь правда?
Виктор пожал плечами.
— Кто знает. Я не гуманитарий, я инженер.
— Очень приятно. Я как раз гуманитарий. Писатель. Извините, плохо пахну…
— Что? — невольно воскликнул Виктор. Фраза показалась ему подозрительно знакомой.
— Вином немного. Если раздражает, я в сторону буду, сейчас же эта везде борьба… Трезвые — здоровые — сексуальные…
— Все в порядке, — примирительно ответил Виктор, — жизнь штука сложная.
— Вы, верно, думаете, это творческий кризис, или с издательством облом… нет, это все, как писал великий советский поэт Добронравов, суета, 'ведь не вся еще жизнь прожита'… Помните, да? Нет, дело в следующем. Умирает направление. Пятидесятые, шестидесятые годы подняли могучую волну авторов от земли, от нашей деревни, которые не просто отражали какой-то социальный пласт, нет… Они принесли с собой чистые, родниковые понятия морали. Распутин, Шукшин, Белов, Вичутин, Лихоносов, Астафьев — это возврат интеллигенции к народной почве, к русской, извиняюсь, христианской культуре. Я тоже атеист… но нельзя же отрицать христианство, как культуру и традиции, верно?
— Верно, — согласился Виктор, тем более, что не видел, с чем спорить.
— И вот вы только представьте: последнее десятилетие это направление умирает. Бесследно. Вы сейчас скажете: я драмати…ти…зирую. Нет, я не это, не драмати… ладно. Я понимаю вот что: гибнет язык. Шукшин вот, Распутин, они что — они писали живым народным языком. А сейчас живой народный язык приблизился к интеллигентскому. И опять вы скажете, что в этом плохого, образование, да. Да, если сравнить с канцеляритом пятидесятых — да, это прогресс. 'Говорить не умею красиво я, хоть порой могу коснуться разных тем' — да, это ужас что, это вот с девушкой так изъясняться, это надо было ломать, и это сломали. Сломали!
Литератор икнул: видимо, его потихоньку начало развозить. Виктор молча продолжал слушать, нетерпеливо поглядывая в сторону площади Партизан, чтобы не пропустить свой номер.
— Но! Но! Тогда был канцелярит — был и живой народной язык. Вы меня понимаете, да? Хорошо… Сейчас нет канцелярита — нет и народного языка. Стали говорить, как дикторы. Нестандартное самовыражение чувств угасает. Пишешь о селе — тексты похожи, речь героев похожа, мало, мало инди-ви-ду-альности. Все — пушкинским слогом. Помните, у Ахматовой — 'Слава соколам полета! Пушкин — в роли пулемета!' Инти… интиллигентизизировали село, и город, разумеется. Ну вот, а это мой едет… Вы, товарищ, извините, конечно…
— Да ничего. Все в порядке.
— Ну, может, я что-то преувеличил… драмати… ой. Всех благ.
'Ну и что делать?' — думал Виктор через пять минут, устроившись на сиденье тролля нужного ему маршрута. 'Проблема типа есть, а у попаданца ни готового решения, ни, самое главное, опыта в сфере языкознания. Может, попытаться, как в ТРИЗ — обратить вред в пользу? А как?'
Он задумчиво взглянул в окно: троллейбус уже завернул на Горбатова и катил мимо стандартных рядов витрин на первых этажах комплексов, прятавшихся за опущенными рифлеными забралами жалюзи; лишь некоторые из них светились, словно аквариумы в темной комнате, показывая медленно проплывавших между прилавков людей; над этими окнами неизменно высвечивалось 'Гастроном' или 'Промтовары'. Видимо, эти древнесоветски-безличные имена магазинов обозначали дежурные заведения. 'А в 'Промтоварах', небось, товары первой необходимости…'
Сосредоточиться на вопросе языкознания не удавалось. Мешала четверка молодых парней на креслах впереди, оживленно болтавшая о методах стабилизации самодельного экраноплана.
— Слышь, мужики, чего мы мучаемся? У Зерногова есть списанный 'Базальт'. Берусь его восстановить личной комплектухой. За вами датчики. Ну Серый же выточит цилиндры? Тензо делаем по книге.
