несмотря на войну, всегда солнце и целые леса апельсиновых деревьев, сплошь усыпанных медовыми, душистыми апельсинами. А ещё в Испании есть тёплое синее море.
* * *
Иван долго пытался потом, после бесед с городскими коллегами, собрать мысли. Он их собирал, укладывал, а они снова опрокидывались, разлетаясь по углам. И ни с кем не мог Ваня посоветоваться или поделиться. Даже с Капитоновым, даже с Таней, даже с Ольгой. Особенно с ней. Случившееся казалось ему ужасным и непоправимым. Будто поезд, о котором говорил Зайнулла, не просто перемалывал Ивана, а сбил сразу и насмерть.
«Как Анну Каренину!» – подумал Иван, не читавший романа, но не сомневавшийся в великом гуманизме Толстого.
Есть ли у Ольги хоть какое-то гражданство? Можно ли на ней жениться вообще? И даже если женишься – если Ольга отправится с родителями в Италию, а она должна будет туда отправиться (Иван не сомневался, что в Италии когда-нибудь победит коммунизм), что ему тогда делать?
Постепенно, однако, Ванина весёлая и молодая натура брала верх над обстоятельствами.
Он, конечно, понимал, что отношения с Ольгой, какие бы они ни были, приведут к тому, что его прогонят из органов. Что означало крах всей его молодой жизни. Но он не был до конца в этом уверен. А значит, оставалась возможность, что они с Ольгой сумеют пройти по шаткой досочке допустимостей и вероятностей, не разрушив жизни друг друга. И за эту возможность следовало ухватиться.
«В конце концов, может не всё так страшно? – подумал он. – Они же коммунисты, а значит – хорошие люди. Так чего я беспокоюсь? СССР помогает Коммунистическому Интернационалу. А ухаживая за Ольгой, я Интернационалу не поврежу, скорее – напротив!»
* * *
Придя к такому решению, Иван через пару вечеров возобновил встречи с Ольгой. Хотя испугавшее Зайнуллу и чекистов в кабинете тяжёлое выражение не ушло так быстро с его лица, успев ещё напугать и девушку.
Так прошёл май. Иван постепенно стал прежним Ваней и настолько уже раздухарился, что чуть не убил себя и Ольгу, предложив ночью прогуляться по лесам строящегося рядом железнодорожного клуба. Хотя за это деяние можно было и схлопотать. Клуб строился трёхэтажным, и они выпили лишнего. Потому, наверно, туда и полезли. И здорово было в летних, пушащихся белым пухом сумерках под звоны трамваев и стукотню поездов гулять в небе – среди верхушек остро пахнущих тополей! Виды с горы, на которой стоял белый клуб, открывались шикарные, и компании казалось, будто гуляют они не по лесам, а по крыше мира. Но Ольгу качнуло, и она полетела вниз, опередив пытавшегося её удержать Ивана. Ольга пробила каблуками пару досок, и поймавший её внизу Степан хоть и рухнул на асфальт, но почти не пострадал. А Ивана доски бросили на деревья. Дорога вокруг дома и клуба вилась, ничем не огороженная, срываясь сразу в глубокий обрыв к трамвайным путям, весь заросший зеленью. Иван сумел увидеть сверху трамвай, здорово приложился, но ничего не сломал, кроме ключицы. Её неровно сросшиеся края остались ему на долгую память о незабываемом приключении и радости видеть целёхонькую, только немного смущённую Ольгу на ногах, хотя и в слетевших чулках и распоротом по шву платье.
6
Жизнь устаканивалась, заслоняя одно другим, и однажды утром, за несколько дней до дня рождения Ольги, Иван проснулся вновь совершенно спокойным и счастливым. Он открыл глаза и увидел вновь салатовые прутья, и блестящие шары кровати для гостей, и сквозь них – желтые занавески в доме Стёпы и Тани.
Иван лежал в кровати, ему не хотелось вставать. Он не ленился и не дремал, просто был охвачен со всех сторон тихим совершенством и свежестью утра.
Накануне они с сестрой долго выбирали Ольге подарок и выбрали такой, о котором мечтала любая девушка, включая и саму бескорыстную Таню, – маленькие и узенькие наручные часы с золотыми стрелками. Часы стоили двести рублей, и пришлось занимать пятьдесят рублей у Тани. Иван сразу представил их на тонкой, длинной и белой руке Ольги. Сейчас часы лежали в коробочке, у изголовья бабушкиной ещё кровати с шарами, на комоде, под тюлевыми накидками с подушек.
Иван с нежностью покосился на комод сквозь прутья. Какой это был милый комод! Иван и всегдато любил его огненный цвет и высокий рост, но сейчас комод стоял, словно сцена театра в самый день премьеры. В полумраке, с распахнутым зеркалом, с кружевной Таниной салфеткой сверху и ещё одной, подложенной снизу, с фигурками и цветами. На комоде лыжник в ушанке и лыжница в капоре смотрели в зеркала, на коробочку в тюле и друг на друга влюблёнными взглядами. Привезённые откудато Стёпой стеклянные цветы просвечивали насквозь в высоких, похожих на мензурки вазах. С поражавшим всегда Ваню необыкновенно радостным и озорным выражением смотрел на комнату с комода умерший брат. Красивый темноволосый мальчик с необыкновенно живыми чёрными глазами и ослепительной открытой улыбкой. Кепка надвинута на затылок, курчавый вихор надо лбом, юнгштурмовка расстёгнута, галстук с зажимом. А напротив, со старого синего ковра, тихо и ласково смотрела притащенная откудато Степаном круглая картина с изображением старика, обнимающего льва, какойто закорючкой и надписью «Марк».
Тане казалось нехорошим держать подобную картину просто так у себя в доме, и она постоянно её прятала, уговаривая отдать Марка людям, которые занимаются подобными вещами. Но Стёпе картина нравилась, и он увиливал, а иногда, подшофе, даже водружал старика со львом на ковёр. Ване Марк тоже представлялся симпатичным, казалось, у него добродушное выражение, а ещё добродушнее выглядел крохотный, как котёнок, лев. Ваня вполне понимал, почему Стёпа не хотел с Марком расставаться. Хотя Тася, когда придёт сюда шить и увидит картину, – опять её снимет и положит в комод, под запасные портьеры.
Тася деньденьской шила здесь у окна, и утром уже всё было готово к работе. Занавешенное жёлтыми занавесками окно, открытое настежь, было превращено в рабочий стол. Ветер колыхал занавески, виднелась зелень, в Тасином палисадничке торчали разноцветные мальвы и звёздами светились лилии. На окне золотился зингеровский футляр, лежали ткани, неведомо откуда взявшиеся парижские журналы. К подоконнику вплотную стоял ножной колёсный «Зингер» с начатым шитьём. В глубине окна, среди рам, на полках были расставлены разные вещи. Виноградный, просвечивающий розовым графин с водой. Белый кувшин на умывальном тазу. Слева находилась голубая рабочая лампа с круглым железным абажуром. Лампа была очень неудобной, но Тася очень её любила и всегда хвалила. Может, потому, что её подарил Степан. А может, потому, что выбрала её сама Тася.
Сами Степан и Татьяна тоже присутствовали в комнате. Висели чёрнобелые, портретами, по бокам улыбчивого Марка со львом. Огромные фото увеличивал
