и ретушировал сам Стёпа. А в зеркальце дивана, под ковром с карточками и Марком, в неясном, какомто подводном полумраке зелёной комнаты краем глаза Иван видел и себя. Своё лежащее в белых кружевах отражение. В первую ночь в городе художник Слава Капитонов уснул на этом узком, длинном кожаном диване, подбитом медными гвоздями с большими фигурными шляпками, поблёскивающими сейчас золотом. Диван был, конечно, неудобен и показённому жестковат, зато длинен и представителен. И ещё раскладывался – с помощью массивных зубчатых железок. На люстре с расколотым рожком раскачивался едва видимый утренний летний паучок, его качало сквозняком над шевелящейся скатертью стола. Колыхались под не жарким ещё утренним ветром, усиливая движение лучей и теней в комнате, бархатные портьеры, шевелились золотая бахрома и вышитые цветы, тихо отзванивал пришитый рыбацкий бубенчик.
А в ногах кровати, на которой в волнах прохладной зелени плыл Иван, высился приткнувшийся к белому буфету предмет, который изза сходства с железнодорожным купе больше всего нравился Ивану. Огромный, из толстенных досок, дубовый шкаф. Ещё и с зеркалом. Или, как называла его Таня, «просто шкаф».
В «просто шкаф» можно было спокойно упрятать всех сокурсников Ивана вместе с преподавателями и самим Ваней, да ещё и выглянуть изнутри из аккуратно застеклённого оконца, во мраке которого виднелось сейчас зелёное платье и мерещилась какаято отдельная шкафная жизнь, покрытая тайной и облаками нафталина. Хотя разве мерещилась? Разве в шкафу не жили мыши и моль?
Таня хлопотала на кухне, её шаги, свист чайника с общей кухни, еле слышное, неразличимое, как помехи, радио, лай собак во дворе, вошедшая кошка – всё это непрерывно дополняло друг друга и счастье утра, мешая Ивану съехать с высокой постели.
Ваня слышал, как завтракают супруги, как Стёпа заснул на тахте в комнате мальчиков.
Таня выключила радио.
Завелся и удалился стрекочущий соседский мотоцикл. Мотоцикл был синий. Стёпа хотел такой же, только с коляской, и, наверное, сейчас, когда сосед спускался по крутому серпантину к вокзалу, Стёпе под шёлковым покрывалом снилось, что он едет на таком же, только с коляской. Едет на реку жечь костры, жарить шашлык и фотографировать детей, друзей и купающуюся Тасю. Зная Стёпину настойчивость в вопросах патефона и фотоаппарата, Иван с нетерпением ждал, что Стёпины сны о зарытых в песок бутылках и удочках скоро станут явью. Может быть, изза рассказов Ольги Ивану, устававшему до того на учёбе и спавшему, как бревно, тоже приснился сегодня сон. Не страшный и не сладкий, а какойто захватывающий. Сегодня Ване снился парк имени Железнодорожников, зелёный и обширный. И что они гуляют там вместе с Ольгой. Но снился не такой, каким он был на самом деле, а ещё зеленее и обширнее. Совершенно бесконечный. С огромными горами и деревьями. И всё в этом парке было таким же огромным. Зелёные скамейки превращались в резные мраморные. Простые, с облупившимися куполами, беседки – в белоснежные павильоны с колоннами. А блеск и величие каруселей нельзя было описать. Ваня с Ольгой проходили в высокие, с раскрашенными звёздами и пламенем, с серебряными факелами, треножниками, доспехами ворота – и дальше был только парк. Он не кончался, а за ним, далеко внизу, виднелось южное, дымное, бесконечное море. Под скамейкой, на которой они сидели, как и в настоящем парке, наяву, валялись рассыпанные разноцветные спички. В городе была собственная спичечная фабрика, и красные, зелёные, синие, жёлтые, фиолетовые, коричневые, белые, оранжевые спички валялись здесь и там под ногами, как конфетти. Цвели огромные розы. Большая зелёная птица пролетела и уселась на верхушке высокой сосны, над головой Ивана.
На тросе у белых дверей, едва видимых сквозь колышущиеся портьеры, чуть позвякивал звонок колокольчика с подвязанным языком. Было едва слышно, как Таня прошла в кухню, погремела там, в раковине, посудой, выпустила кошку, как у открытой синей двери заговорила с кемто. Иван узнал голос Ольги и затаился, притворяясь, что спит, но поглядывая изпод одеяла. Сквозь бархатные тени портьер виднелись сияющие обводы нэповского зеркального гардероба в гравированных ромбах и Ольга в голубой кофточке на его золотом фоне.
Вдруг дверь закрылась, и Ольгин голос пропал.
Иван кубарем рухнул с перины и подлетел босиком к двери.
– Кто там приходил?
– Это Ольга – она хотела непременно с тобой поговорить, но не сказала почему. Она узнала, что ты спишь, и ушла, но ничего не объяснила.
Задев гирьку звонка, споткнувшись о мусорное ведро в прихожей, Иван выскочил в деревянный коридор с распахнутыми створками уличных дверей и здесь, под тёмной лестницей, ведущей наверх, увидел Ольгу. Он окликнул её, но она, ничего не слыша, задумчиво вышла на свет, не обратив на оклик никакого внимания. Иван чуть не споткнулся о половичок на высоком пороге. И поймал Ольгу. Она подняла нахмуренное лицо, синесерые глаза. Ваня схватил её в охапку, завертел и, невзирая на неловкие возражения, потащил обратно в комнаты.
* * *
Ольга помешала ложечкой принесённый Таней чай. Сияя деликатной улыбкой, Тася ушла забрать у Стёпы кружку. Ольга подняла на Ивана решительный взгляд.
– Знаешь, Ваня, мне сказали про тебя одну странную вещь, и я не знаю – верить или нет.
Ване бы тоже надо было чтото сказать, но у него свело горло так, что он не мог даже вздохнуть, не то что вымолвить слово.
«Что ей могли сказать про меня такого?»
– Я хочу спросить, – нахмурила золотистые брови Ольга. – Иван, это правда, что ты женат?
Таня в дверях разбила Стёпину чашку, разбудив Стёпу. Бархатные портьеры могли бы смягчить удар, но не смягчили.
– Ваня, ты что, правда, женился? – всплеснула руками Таня, забыв про деликатность. – Стёпа, ты слышал, что Ваня женат?
– На ком? – не раскрывая глаз, лаконично спросил Стёпа.
Иван в ужасе не видел ни Стёпы, ни Тани, ни Ольги, ничего. Нельзя объяснить как, но он действительно совершенно забыл, что женат. У него это както совершенно вылетело из головы. И теперь известие оказалось для него полной неожиданностью. Даже большим потрясением, чем для девушки. Иван сидел и не понимал, как такое вообще могло произойти. Может быть, причина была в обстоятельствах брака?
Таня, видя по блуждающему Ваниному взгляду, что Ольга сейчас ничего не добьётся, присела рядом.
– Вань, ты когда вообще женился? – голос её звучал тихо и ласково.
– Перед отъездом.
– На ком? – всплеснула руками Таня, а Ольга побледнела.
– Думаешь, я сейчас помню?
– А кто же должен помнить? – Таня, когда хотела, умела быть назидательной.
– Постников, председатель. Он всё ходил вокруг да около, а потом, перед самым отъездом, так прямо и сказал, что я его во всём устраиваю, что ему не надо тут никого другого и что он сделает так, чтобы я ни на какие курсы в любом случае
