Снова вспомнил об обещанном царю подарке, тем более что и спать-то не хотелось. Рано еще было. Только-только звезды на небе разгорелись. Я обычно в это время еще за столом сидел. Дел было много, дня не хватало. А теперь вот и устать как следует не успел, и трапеза обильная в сон не потянула. Хотел было с проводниками о собаках поговорить, да пока спальное место себе оборудовал, они уже и засопели. Так и лежал еще часа полтора – смотрел на огонь, слушал как поскрипывают елки и фыркают лошадки…
Тугояковку нужно было назвать Змеиной речкой. Ох как она, паразитка, извивалась да петляла! Силился по карте вымерять сколько же мы за второй день пройти успели – не сумел. Если все изгибы прямой чертой проткнуть, выходило тринадцать верст. А по ощущениям – точно все тридцать.
Часа в четыре проехали устье Гривы – широкого ручья, на котором где-то там, за холмом спряталась неуказанная ни на одной карте деревушка. Собаки гавкнули на что-то невидимое за сугробами, и после окрика Ильяза, заторопились догонять маленький, всего-то дюжина лошадей, караван. Потом уже, за очередным поворотом, седые казаки поспорили – двое за нами наблюдали или все-таки трое.
– И много в здешних местах таких селений? – поинтересовался я у бородачей.
– А хто их знаит, вашство, – блеснул глазами тот, что постарше да покоренастей. – Одно время много было. Рассейские, как волю дали, будто клопы голодные из-за камня полезли. Ждали их тут, ага…
– Это ведь, Ваше превосходительство, только мнится, будто землицы у нас на всех хватит, – поддержал товарища второй антоновец. – А как оглянесся, да присмотрисся, так и все почитай и занято. Энти-то, рассейские, в батраки к добрым хозейвам идти брезгуют. Свободы им надоть. Сами-то людишки хилые…
– Вороватые, – продолжил старший. – И смердит от них… А туды жо… Волю им.
– Вот и лезут куда нипопадя, – и ведь явно не сговаривались. А один за другим, как дикторы с центрального телевидения.
– Уходят в такие вот, чернолесья. Полянку найдут, или тайгу поджечь пытаются… Баб в соху впрягут, покарябают немного землицу и рады. Хозя-я-яева!
– А того, дурни, не ведают, что пшеничку у нас не каждому вырастить удается. И не везде. Там, у Чаусского острога, или дальше к югу – всегда, пожалуйста. А в здешних местах и сроки надобно знать, и Господа молить.
– Или рожь в землю кидать, а то и ячмень.
– Голодают? – догадался я.
– А и голодают. Лебеда-то их любимая в тайге не водится. Трав с ягодами не знают. На зверя охотиться не умеют…
– Да и справы не имеют. Ни ружей, ни рогатины. А туда же – в Сибирь!
– Так и дать им – чего толку-то? Евойного мужичка соплей перешибить. Куда ему рогатину?
– И чего? Так и мрут в лесах?
– Что поглупее – и мрут, – легко согласился старший. – Другие, как детишков схоронят, к людям выходят. Ежели бумага есть, так к землемерам идут. А нет – так или в выкупные рекруты, или в батраки.
– Мужик в рекруты, а бабы куда?
– Вестимо куда. В услуженье. Или в люди. Или колечко в рот…
Да помню я, Герочка, что по Законам Империи, проституткам запрещено приставать к прохожим с предложениями своих услуг. И что, вместо этого, девки держат во рту колечко, которое и показывают на языке заинтересованным личностям.
– И что, много ли таких из России приходит? Тех, кто по лесам все еще сидят?
– Нынче-то поменьше, – кивнули друг другу казаки. – Теперя-то их еще в Голопупово чиновник встречает, да в острог пересыльный к дохтуру… Потом, сказывают, рассейским даже землю нарезают. Только я сам не видал, врать не стану.
– А иные от чиновника все одно бегают, да по тайге сидят, – хмыкнул младший. – И дохтура пуще черта с рогами боятся. Будто бы тот их оспой заразит, чтоб землю не давать. А ежели кто и выживет, так начальники так оброками обложат, что взвоешь! Уже и попам в церкви не верят, коли тот их увещевать начнет.
– Иные же, те, кто старой веры, и сами знают куда идти, – подвел итог старший. – Эти, чай не пропадут.
– И куда же они идут?
– Во многие места, господин хороший, – оскалился казак, и рванул коняжку с места, легко обогнав колонну.
Снега все еще было мало. Татары пугали настоящими завалами там, дальше, на водоразделе. Где на запад течет Тугояковка, на юго-запад – Крутая, а на восток – Китат с Кататом.
– Лопаты-то в поклаже есть? – хохотали инородцы. – Дорогу копать будете?
– Гы-гы, – передразнивали их казаки. – Басурмане, оне и есть – нехристи!
– А ты сам, Ильяз, что же? Поверх сугроба побежишь? – коварно поинтересовался я.
– Мой род здесь столько зим живет, сколько звезд на небе, – подбоченился татарин. – Я в здешних местах каждое дерево знаю. Так пройду – веточка не шевельнется, лист не вздрогнет, птица на ветке не проснется. Снег сам меня пропустит! Это вы, урусы, чтоб арбе проехать – деревья рубите. По тайге идете – шум, будто камни с неба сыпятся.
– Я еще из ружжа счас пальну, – обрадовался старший из казаков, словно проводник комплимент сказал. – Вообще в штаны со страху навалишь!
В общем, дружбой народов и толерантностью, в моем отряде и не пахло. Однако об этом сразу забыли, когда русло реки сжалось, а поросшие лесом склоны наоборот – выросли. Все больше принцесс-елей, все меньше лиственных деревьев. И, что самое печальное – толще снежная шуба. Приходилось постоянно сменять едущего первым. Лошади быстро уставали расталкивать рыхлую преграду, так что за день успели еще и на заводных, они же вьючные, седла переложить. И тут уж никаких препирательств не было. Что казаки, что татары, без споров занимали свое место в голове каравана.
Прежде чем разбивать лагерь, татары увели наш отряд вправо от Тугояковки, по какому-то ручью.
– Там, – Рашит махнул рукой куда-то назад и влево. – На той речке, глупый урус, зимовье поставил. Охотник!
Ильяз презрительно фыркнул.
– Бревна в ручей вбил, чтоб рыбу ловить, – невозмутимо продолжил татарин. – Рыбак, однако!
Ильяз громко засмеялся, словно его товарищ сказал что-то невероятно смешное.
– Все его знают, – не унимался Рашит. – Суранов. В село приходит – важный человек! Вот так идет.
Растопырил локти, словно несет подмышкой бочонок. Задрал подбородок, презрительно выпятил нижнюю губу. Поневоле представишь себе этого важного человека.
– Другие глупые урусы вот так его встречают, – ссутулился, опустил голову, подобострастно поклонился. – Суранов мех вот так купцу кидает. Порох берет, капкан железный берет. Муку еще. Бабы смотрят – глаза блестят. Важный господин. В лесу хозяин. Лесного Старца – не боится.
Ильяз одним движением ноги высвободил сапог из стремени, и, выбрав прежде самый пушистый сугроб, вывалился с седла. Должно быть – от смеха.
