выполнив свою задачу, улеглись спать. И это весь прикол? Слаба́чки. Дверь в комнаты воспитателя и вожатых были закрыты, но даже при этом богатырский храп Нины Васильевны мы слышали прекрасно.
Селедка уверенно направилась к выходу. Корпус закрывался изнутри на толстую щеколду. Мы аккуратно отодвинули ее в сторону и вышли на улицу.
Честно говоря, даже настроение поднялось. Казалось бы, какая ерунда, а мне на самом деле весело.
Мелкими перебежками, стараясь не высовываться из кустов, которые шли вдоль дороги, добрались до единственного корпуса, который был полностью построен из кирпича и имел три этажа. Селёдка сказала, на первом и втором — самые младшие отряды, а на третьем этаже — первый отряд. Тот, где самые старшие. Не знаю, по какой логике было придумано такое распределение. Честно. Младшие дети, понятно. Вопросов нет. Но здоровые дебилы, типа Лапина, чем заслужили подобные бонусы? Представить на могу. Главное, мы, все остальные, в деревянных верандах спим, а эти, как короли, в комнатах по пять человек. По крайней мере, из рассказа Селедки, я понял, что в главном, большом корпусе, нет спален, где народу до хрена.
Вопрос, как попасть внутрь, решился очень просто. Наверное, здесь никто не ждал никакой угрозы, поэтому на первом этаже были открыты минимум пять окон. Совершенная безответственность. Не широко, конечно, не нараспашку, но тем не менее, пробраться можно. Чем мы, конечно, воспользовались.
С первого раза мы не промахнулись. То окно, которое выбрали, вело в какую-то хозяйственную комнату. Это хорошо. Нехорошо было бы попасть в спальню воспитателя. Вот это был бы рискованный номер.
Я выглянул в коридор. В этом корпусе спальни шли вдоль, по обе стороны этого коридора, но к лестнице можно было попасть через такую же комнату отдыха, как и у нас. Этакий разделительный холл. И как раз именно там виднелась входная дверь.
Мы с Селедкой быстро проскочили через холл, тихо открыли створку и осторожно двинулись к ступеням, ведущим наверх. Причём, делали все молча, понимая друг друга с полуслова. Вот это, конечно, удивительно. Не ожидал этого от Тупикиной.
Селедка, как и договорились изначально, вообще не издавала звуков. Она разговаривала взглядами. Вот так можно описать ее поведение. Если считала, что я, идиот, делаю не то, просто снова закатывала свои глаза. Если была не согласна, то хмурилась и пыталась испепелить меня взглядом. Но все равно повторяла за мной все действия, либо реагировала на мои жесты. Я показал направо, она пошла направо. Показал — стой. Остановилась. Короче, напарником Селёдка оказалась на удивление удобным.
Мы поднялись на третий этаж и тихо приоткрыли дверь, ведущую на этаж старшего отряда.
Первым делом я заметил спящую на стуле вожатую. Кридор налево вел в разделительный холл, в начале которого и была палата вожатых с выставленным возле стулом со спящей толстухой. Коридор направо вел в остальные палаты с пацанами и в пацанский туалет в конце. Тишина стояла убийственная. Гудели фонари в потолке, капала вода в раковине в туалете, храпело одновременно штук двадцать разных глоток. И никаких шевелений. В общем, все складывалось более, чем удачно.
Прижавшись к стене, я без проблем нырнул в первую палату. Селедка — за мной. Двери, без исключения, во всех комнатах были открыты. Как оказалось, это обязательное требование в лагере. Данную очень странную особенность тоже объяснила мне Тупикина. Не словами, конечно. Пожатием плеч. Мол, сама в душе понятия не умею, почему, но так принято.
Я не стал заострять внимания. По хрену. Главное, благодаря такой глупости, обошлось без лишних скрипов. Обстоятельства явно благоволили мне. Как всегда. Тут я вспомнил о своей ситуации, о Пете Ванечкине и немного иначе построил мысль. Обстоятельства благоволят мне, как это происходило раньше.
Передо мной были первые пять жертв. Никакой пощады, решил я, усмехнулся и приступил к реализации задуманного. По очереди лицо каждого оказывалось испачкано пастой. Причём, Селедка, совершенно бесшумно двигаясь за мной, взяла себе правую сторону, я — левую. Мы работали, как слаженная команда спецов. Схема простая. Беззвучный возврат на позицию. Пауза. Прислушаться. Повторить со следующей палатой. Через десять минут мы имели в наличие уже три палаты жертв. Завтра все просто охренеют от такой дерзости.
В последней палате, которая напротив туалета, меня ожидала та самая встреча. Это была комната Лапина и его дружков. Федька лежал почему-то поперек кровати, а не вдоль. Я прямиком направился к спортсмену. Селедке жестом велел стоять на месте. Тут — личные счеты. Это — только моя война.
Но, как всегда и бывает, по закону подлости, именно в тот самый момент, в момент фторового помазания, случилась нештатная ситуация. Спортсмен неожиданно проснулся. Резко сев на кровати, он начал размазывать пасту по лицу и пытался меня рассмотреть.
— Кто ты? — бубнил Федор, не в силах сообразить, это сон продолжается или такое хреновое вышло пробуждение.
Фтор, которого в зубной пасте хватит на несколько человек сразу, заставлял его глаза не слабо слезиться. Я начал медленно пятитбся назад, не сводя с него взгляда. Соображал, как лучше поступить. Это он спросонья сейчас тупит и не может понять, почему так щиплет кожу и зеньки.
В любой момент я ожидал, что Лапин, наконец, проснется полностью, бросаться на меня и завяжется драка. Или рядом проснется кто-то из его дружков. Они расчленят меня, а потом заставят отмывать почти двадцать пацанских рож.
И только в этот момент я догадался, что еще сбивает спортсмена с толку. Сзади меня светит фонарь в коридоре, из-за чего моя голова находится в черной короне, за которой он не имеет шансов рассмотреть лицо гостя.
Максимально низким басом, с самой зловещей интонацией, на которую только был способен, медленно протянул: «Я. Король. Ночи». Пока нижняя челюсть Лапина лежала на полу, я уже оказался в коридоре. Схватил Селёдку, лицо которое с перепугу стало совсем белым, за руку и потянул за собой. Мы дружно рванул в сторону лестницы. Самое интересное, погони за нам не было. И криков тоже не было. Подозреваю, Лапин просто в ахере. Либо после моего столь громкого, но очень неожиданного заявления, решил, будто ему снится сон и лёг обратно. Я уже понял, что психика подростков, а так же их восприятие реальности, на самом деле, сильно отличаются от взрослой.
Все пацанское крыло было вымазано, но у меня осталось эещё больше половины тюбика и примерно в сто раз больше энергии. Мной руководило желание не останавливаться на достигнутом. Я почувствовал, что готов принять более сложный вызов и покуситься на палаты девочек. Идти через холл было самоубийством — сопящая толстуха мгновенно прекращала храпеть при малейшем приближении, будто у неё работал какой-то внутренний радар на идиотские ситуации. Мы в одну-то сторону проскочили с трудом. А сейчас, когда в любой момент из комнаты мог выскочить разъярённый Лапин, авантюра вообще становилась весьма опасной.
Утро было весёлым. По-настоящему весёлым. И такое веселье мне нравится. Люблю, когда поднимается шумиха, причиной которой стал я. Люблю, когда мои действия приносят раздор и смуту. Люблю, когда люди вокруг готовы сцепиться между собой, и это моих рук дело. Даже настроение поднялось.
За окном раздавались крики, однако, прежде, чем на шум обратили внимание мои товарищи, сначала началась бестолковая суета в нашей комнате.
— Эй, что за фигня⁈ — Толстяк Вася пытался оттереть зубную пасту со своих щек, но у него ни черта не получалось. Она будто намертво въелась. Делают на совесть, молодцы.
Ряскин, тот самый, херов шутник, дергал себя за волосы, на которых висели белые засохшие блямбы, и сыпал такими выражениями, что покраснел бы даже самый заядлый матершинник. Вот тебе и пионер. Всем ребятам пример. Константин Викторович жаль не слышит. Порадовался бы.
Эти блямбы прилипли к волосам Ряскина намертво и отдираться не хотели вообще никак. Он тряс головой, тянул себя за слипшиеся пакли, которые теперь имелись на его башке, но не мог ничего сделать.
— Ванечкин, посмотри на свою рожу! Тебе больше всех досталось! — Крикнул мне пацан с соседней кровати. Витя Липочкин. — Это что за сволочи, интересно? Руки бы оторвать.
Я сделал соответствующий вид, возмущенно выругался, и подскочив с кровати,
