света и тьмы, правого и левого, солнца и луны, космоса и хаоса, чет — нечет и др., вплоть до этического противопоставления добра и зла.
Неожиданно «лианы» натянулись, растягивая руки и ноги злыдня в разные стороны. Его тело оторвалось от земли и зависло в позе Витрувианского человека[1] Леонардо да Винчи. Я слышал, как трещат от натуги его сухожилия, а сам Лихорук кряхтит и поскуливает от боли, которую я, благодаря нашей связи тоже чувствовал. Пусть и весьма-весьма ослабленно.
И какой-такой «хрен с горы» решил обидеть мою верную нечисть? Пусть Лихорук еще тот утырок и натуральный упырь, но это мой утырок! И обижать моего утырка никто не вправе, кроме меня самого. А я такого разрешения не давал! Ему еще благодарность за уничтожение роты ягдов надо выдать, с занесением, так сказать. А тут вместо заслуженных почестей — вона чё началось!
Не знаю, смогу ли я ему чем-нибудь помочь, находясь довольно далеко от места событий, но то, что я его не брошу в беде — сто пудов. Когда-нибудь, лет через сто, возможно, наши пути дорожки разбегутся, и мы, станем самыми заклятыми врагами. И тогда я его убью.
Но, во-первых, это случится не завтра, и даже не после завтра. А за этот, довольно долгий срок, я постараюсь его выдрессировать, и тогда мне не придётся его убивать. Железная логика! Логика — это вообще мой конёк! Постой, а чего он там про вечность талдычил? Так это и убивать его тогда не придётся… Так, стоп, его там сейчас какая-то тварь кошмарит, а я тут гипотетическим размышлениям предаюсь?
Я выскочил из летней кухни, и понесся со всех ног на помощь Горбатому. Пока он в моей команде, я его в обиду не дам! Каким бы гребаным утырком он не был! К тому же, он только-только встал на путь перевоспитания, и кое-какие «странности» ему пока простительны.
Короче, к черту все эти рефлексии, я ведь не какой-то рафинированный интеллигент, я — воин, я — боец, я — колдун-ведьмак, в конце концов! Только что же это за тварь, и как с ней бороться? Ладно, как там говорил Наполеон Бонапарт? On s’engage et puis… on voit! Вот так и поступим!
[Фраза, приписываемая Наполеону: «Начнем, а там посмотрим», или часто цитируемый вольный перевод: «Нужно сперва ввязаться в бой, а там видно будет» (фр.)]
Картинку с места событий, продолжающую транслироваться мне через единственный глаз злыдня, я отключать не стал. Хотя бежать по лесу, когда у тебя двоится в глазах, то еще удовольствие. Несколько раз я чуть не навернулся, не заметив торчащие из земли корни деревьев. Пару-тройку раз мне едва не выбило глаза торчащими веками и сучьями.
Но я, как те пресловутые Чип и Дейл, спешил на помощь, не обращал внимания на мелкие, но досадные неприятности. Я разодрал лицо до крови, решив срезать дорогу через какой-то колючий кустарник, порвал штаны в паре мест и превратил пиджак, экспроприированный у убитого мною полицая в натуральную ветошь.
Пока я бежал, спотыкаясь и падая, я не переставал следить за ситуацией. Ведь именно сейчас, по идее, и должен появиться «из тени» то самый фокусник. И фокусы у него — не чета моим. Его растительное шоу меня весьма «позабавило». Что же там еще за колдун такой выискался? Друид недоделанный, понимаешь!
Когда злыдень оказался растянут и надежно зафиксирован, бешеный ветер, ломающий тонкие ветки и срывающий листья с деревьев, так же неожиданно стих, как и начался. Низколетящие облака развеялись, а на полянку перед распятым Лихоруком выступил совершенно не страшный старичок-боровичок.
Выглядел он как обычный деревенский дедок-пенсионер, каких пруд-пруди в любом колхозе. Из тех, что даже летом не снимают основательно проношенный до дыр овчинный полушубок, либо фуфайку.
Лесной старичок, впрочем, фуфайки не имел, но был облачен в душегрейку-безрукавку из волчьей шкуры мехом наружу. Из-под душегрейки выглядывала грубая «домотканая» рубаха, относительно белого цвета, но с какой-то невнятной зеленцой. Полы длинной рубахи спускались чуть ниже колен старика, оставляя на виду растоптанные кожаные сапоги, размером бы подошедшие человеку куда большей комплекции.
Дедок был седым, как лунь, и заросший густой и длинной — чуть ниже пояса, слегка неопрятной бородой из которой торчал набившийся в неё лесной мусор — веточки, листочки и сухая трава. Но вместе с тем, смотрелась эта растительность весьма неплохо и придавала старику солидности.
Его лицо было изрезанное глубокими морщинами, и напоминало испещрённую трещинами кору столетнего дерева, а из-под раскидистых кустистых бровей, которым бы позавидовал и сам Лёня Брежнев, сверкали изумрудным огнём «глубокие» и проницательные глаза. Причем, один глаз был намного больше второго, да еще и постоянно прищуренного.
И только глядя в эту пронзительную зелень радужки, искрящейся неведомыми сполохами света, становилось понятно, что перед тобой не заплутавший в лесу путник, грибник или шишкарь, а вообще даже не человек. Из глубины разнокалиберных глаз на тебя взирала сама вечность. Но я, как-то, и не задумывался над этим, мне бы пока просто добежать.
Старик, постояв немного на месте, неспешно зашагал к злыдню, опираясь на кривую длинную клюку, из которой торчали молодые побеги и зеленые листочки. Не доходя пару шагов до моего зубастика, старик остановился и пару минут молча разглядывал «стреноженную» нечисть, задумчиво оглаживая свою седую бороду.
Мне это было как раз на руку, поскольку до места прошедшего (а возможно и будущего) боевого столкновения оставалось всего-ничего — преодолеть молодой перелесок, забраться на отлогий, но протяженный холм, а затем спуститься вниз.
«Держись, Горбатый! — послал я ободряющее сообщение злыдню. — Уже рядом — скоро буду! Делай, что хочешь, но чтобы дождался меня живым!»
«Быс-с-стрее, хос-с-сяин! Еще немного и ф-ф-с-с-сё для меня мош-ш-шет плох-х-хо конш-шитс-с-ся! Совсем плохо…» — жалостливым заканючил Лихорук.
«А кому сейчас легко?» — Рубанул я наотмашь железной отмашкой всех времен и народов.
«Он же меня опять закопает…» — испуганно заскулил злыдень.
«Как закопает, так и обратно откопает! В общем, чтоб не вздумал там умирать без меня!»
— Еще немного, еще чуть-чуть… — напевал я вполголоса, перепрыгивая и огибая попадающиеся завалы и буреломы. Я бежал, психологически настраиваясь на смертельную битву, однако, абсолютно не зная и не понимая, с чем же мне придётся столкнуться. — Последний бой — он трудный самый…
— Опять, как погляжу, выкрутился? — Дедок наконец открыл рот. — Не Лихорук ты, а чисто Лихокрут… — Его голос звучал как скрип
