надтреснутой старой сосны, раскачивающейся на сильном ветру.
— Лих-хорук я, дедко Больш-шак, никак не Лих-хокрут… — дрожащим голосочком проблеял злыдень. — Я ш-ш апос-с-сля ос-сф-фобождения никаких-х поконоф-ф тф-фоих больш-ше не наруш-шал — с-сла на меня не дерш-ши. Неч-ча нам с-с-с тобой с-сейчас делить!
Чего он пытался этим добиться, я не знал: то ли хотел разжалобить этого Большака, то ли настолько страшен был старик в гневе. И чем ему Лихорук умудрился насолить? С виду, вроде, такой благообразный старичок-одуванчик. И если в глаза ему пристально не смотреть, то и не подумаешь, что он такой страшный.
А мой злыдень вел себя сейчас как зэк, умудрившейся по счастливому стечению обстоятельств выскочить из тюряги по УДО[2], да и знатно накосячить в первый же день своей жизни на свободе. Да и мало этого: с поличным его поймал тот самый мент, который за решетку его в прошлый раз и спровадил.
— Говорил же я Светозару, — не слушая, чего там испуганно бормочет злыдень, продолжал по-стариковски брюзжать Большак, — что Круг надо набольший собирать, что маловата запирающая печать вышла в камене закладном, что не удержит она этакого Лихокрута. Он ведь и без мыла в любую щель пролезет… И пролез-таки, даже полвосьмиста весен не минуло!
Полвосьмиста? Я задумался, насколько это было возможно на бегу. Это же сколько, по-нашему-то, будет? И в моей голове вновь «распаковался» скрытый до времени «архивный файл», как это было в случае с языками. Оказывается, это старинная система счисления. А полвосьмиста — это семьсот пятьдесят[3]! А неслабо так Лихорука волхвы приговорили!
— Так нет уш-ше даф-фно, дедко Больш-шак, ни С-сф-фетос-сара, ни капиш-ш, ни круга ф-фолх-хоф-фского! — прошепелявил Лихорук, пытаясь что-то доказать старику. — Да и с-сами ф-фолх-хвы даф-фно с-сгинули… Ш-шего нам теперь делить-то? Я ф-ф твои дела не лес-су…
Старик вновь на мгновение задумался. Давай, бородатый, позависай еще немного! Мне до места уже осталось всего-ничего! А Горбатый-то у меня молодцом! Котелок варит еще! Дельный помощник у меня! Не знаю, что эти двое в прошлом не поделили, но появился шанс уладить миром возникшее недоразумение!
— С одной стороны, вроде, и прав ты… — Большак вновь огладил ладонью свою длинную бороду. — Неча нам делить — ты средь смертных кормишься, в мою лесную вотчину не лезешь. Да и смертные давно перестали мне требы класть. Не почитают совсем, — печально добавил он, а за его спиной из-под земли неожиданно «сам собой» вырос гигантский пень в виде этакого креативного кресла, на который, как на трон, со скрипом взгромоздился старикан, — и даже малого вежества от них теперь не дождешься…
— Вот ш-ше, с-сам понимае-ш-ш… — Оживился Горбатый, принимаясь додавливать Большака.
Глядишь, он так и без моей помощи справится. В общем, с инициативой у него всё в порядке. В будущем можно будет ему доверять и более ответственные задания. А насчет старика…
Когда он про свою лесную вотчину упомянул, я сразу нашел подтверждение своему первоначальному предположению, что он, никто иной, как сам хозяин леса. Леший он, гребаный аппарат!
Мало мне было колдовского дара и ведьм, библейских сюжетов с Отцом и Сыном, да со всадниками апокалипсиса заодно. А теперь что, еще и сказочные персонажи толпами попрут? Если леший в наличие имеется, то и водяной с русалками где-нибудь в ближайшем озере пузыри пускает. А на неведомых дорожках Кощей с Ягой над златом чахнут?
Черт, а это вообще моё прошлое? Вернее, прошлое моего мира? Может быть я в какой-то альтернативно-фэнтезийный мир попал, как в тех книжках у фантастов? А ответов-то на эти вопросы, как не было, так и нет…
— Понимаю, — степенно кивнул старичок, привычно развалившись «на троне». — Но с другой стороны — клятвою я связан, — нехотя сообщил он злыдню. — Обязался я перед волхвами приглядывать за тобой столько, сколько лес мой вокруг твоего узилища стоять будет… Либо до тех пор, пака сущность твоя злодейская, не развеется и в Чертоги Хаоса не вернётся. Ты не развеялся, а лес мой, как видишь, стоит еще… Хоть и существенно с тех пор в размерах уменьшился, — с горечью в голосе добавил лесной хозяин. — Скоро уже в трех соснах ютиться буду…
— Прости, дедко Большак, — шумно выдохнул я, стремглав выбегая из леса и останавливаясь перед сидящим на пне лешим, — но за злыднем этим, теперь я присматривать буду! Нет у тебя над ним власти! И, кстати, здрав будь, лесной голова!
И я, не придумав ничего лучшего, приложился правой рукой к груди, а затем отвесил глубокий поклон, достав ей же до самой земли. Как оно там правильно делается я не знал, но неоднократно видел это в кино, особенно в сказочных фильмах прошлого столетия, того же режиссера Александра Роу.
— Х-м, вежеству, гляжу, научен… — Не изменился в лице старичок, но глаза его при этом опасно сверкнули.
Неожиданно и сам лес замер, словно застыл в немом ожидании. И деревья как будто окаменели, боясь шевельнуть даже единым листочком. Не пели птицы, не жужжали вездесущие насекомые, не пищали под ухом кровожадные комары и мошки. На лес упала абсолютная и гнетущая тишина. Никто и ничто не хотел испытывать на себе гнев лесного владыки. Ну, а нам, как говориться не привыкать!
— Кто таков будешь, чтобы свои права на злыдня сего предъявлять? — Мерно и неторопливо произнес леший, сурово взирая на меня со своего трона.
— Ведьмак я, — спокойно ответил я, не показывая лешему своего страха, хотя под ложечкой у меня основательно «посасывало». — А на злыдня сего права предъявляю, потому что он мне принадлежит — клятвой абсолютной со мною связан! И только я над ним суд и расправу творить могу! — заявил я, нагло глядя в пронзительные зеленые глаза лесного хозяина.
— И когда только успел? — Не сумел сдержать удивления Большак — его лицо, так похожее на сморщенную кору дерева, наконец-то дрогнуло. Да он даже со своего блатного кресла привстал и бросил взгляд мне за спину, на плененного злыдня. — Точно говорю — Лихокрут он, а не Лихорук!
— Так решили миром это плёвое дело, дедко Большак? — Я продолжал ковать железо, ибо горячее, чем сейчас уже не будет.
— Плевое дело, согласен с тобой ведьмак, — уселся на прежнее место леший.
— Так пожмём руки…
— Погоди пожимать, — мотнул головой Большак. — Дело-то — плёвое,
