— Ваше королевское величество, я пришел к вам с одной большой просьбой.
— Какой?
— Я прошу, чтобы объявили о том, что мой отец не виновен в предъявленных ему прегрешениях.
Мухаммед вспылил:
— Он виновен! Виновен в том, что продался этим американским собакам! Его вина доказана, и на том свете он давно уже жарится в аду!
Глаза короля пылали яростью, бледное лицо покраснело, но и упрямый взгляд юноши мало уступал ему своей неукротимой гордостью.
"Как бы его снова не свалил припадок", — подумал Фатах, с беспокойством глядя то на Мухаммеда, то на неугодного просителя. Этот парень чем-то не понравился телохранителю, но он надеялся, что на входе во дворец его тщательно обыскали, как и всех шедших на прием к королю. Там стоял сам аль-Кадир, с металлоискателем и натренированными на взрывчатку собаками. Фатах не знал, что странный проситель прошел не через парадный вход, а через небольшую потайную дверь в противоположном конце тронного зала.
Мухаммед все же справился с гневом и резким жестом руки указал племяннику, что аудиенция для него закончена. За спиной Ибрагима уже с сопением топтался очередной проситель, но сын бывшего визиря не спешил уходить. Он как-то неуклюже поклонился монарху и, вместо того чтобы отойти, сделал шаг вперед. И тут аль-Дамани понял все. То, как этот парень поклонился своему монарху не соответствовало его молодости. И эта громоздкая фигура никак не гармонировала с юношеским лицом Ибрагима. Закричав, Фатах кинулся вперед, стараясь своим телом прикрыть монарха. Мощный взрыв отбросил его тело назад, грохот и звон вылетающих витражей слились в один звук. Четыре килограмма пластита в клочья разорвали тело Ибрагима, вокруг него лежали мертвые, раскромсанные тела, чуть подальше десятки раненых и контуженных с воем и причитанием ползали по мраморному, скользкому от крови полу.
Когда Ахмед аль-Кадир, по пояс испачканный в человеческой крови, пробился к Мухаммеду, тот был еще жив. Аль-Дамани все-таки успел прикрыть тело и голову короля своим собственным телом, но от ног самого могущественного властителя мусульманского мира остались одни обрубки чуть выше колен, и из них беспощадным потоком хлестала кровь.
Судорожным движением сжав бурнус аль-Кадира, Мухаммед прохрипел ему в лицо:
— Пророк… я хотел… я не смог… не смог!
Иорданец понял, что король общается уже не с ним, а видит сейчас небожителей и самого пророка Мухаммеда.
— Я хотел… я пытался… я верил!
Пылающие мукой глаза монарха заволокла пелена, пальцы разжались, и последние секунды жизни истекли вместе с последними каплями крови из его чудовищных ран. Закрыв глаза короля, аль-Кадир начал шептать поминальную молитву. Эту молитву он читал не только для своего монарха, но и для себя. В тот же вечер его удушили двумя шарфами в одной из дальних комнат дворца. Формально его обвинили в халатности при охране покойного короля, но на самом деле слишком много царственной крови пролил этот чужестранец, чтобы быть прощенным пришедшим к власти законным наследникам престола. Это они провели смертника через заднюю дверь тронного зала, миновав и металлоискатель, и тренированных собак.
Пришедший к власти Абдаллах ибн Азиз аль Сабах ас-Сауд тут же собрал конференцию стран ОПЕК и отменил эмбарго, для приличия оставив некоторые ограничения против США и Голландии. Цена на нефть тут же упала до тридцати долларов за баррель. Золотые времена для американских нефтяных королей кончились. В пять раз более дешевая по себестоимости арабская нефть почти мгновенно вытеснила с рынка техасскую и оклахомскую.
Оставалось одно — каким-то образом достойно закончить затянувшуюся войну.
Маккреди в первый раз видел своего госсекретаря в таком состоянии. Лишь только Арисон вошел в его кабинет, как президент подумал, что Джимми похож на пьяного. Это было странно, "Принстонский птенец" не раз подвергался издевательствам со стороны всех остальных членов команды Маккреди именно за его стопроцентную трезвость. Но, как оказалось, Арисон и в самом деле был пьян, не очень сильно, но заметно. И как порой бывает с непьющим человеком, алкоголь извлек из личины этого рафинированного эстета нечто ранее невиданное и странное. Развязно плюхнувшись на стул напротив президента, Джимми выругался, и, поправив растрепанную, редеющую рыжую шевелюру, хриплым голосом признался:
— Ты знаешь, Ален, я не думал раньше, что политика такое тухлое дело.
Маккреди высоко поднял брови. Его давно уже никто не называл на "ты".
— В чем дело, Джимми, ты пьян?
— Да, есть немного. Я выпил этого… "Джек Даниэля", но обещанной радости не почувствовал.
— Я вообще-то ждал тебя с докладом о ходе переговоров на Ближнем Востоке, — напомнил Маккреди.
— А я поэтому и нажрался, что докладывать мне нечего. Нечего, понимаешь! Они у меня вот уже где сидят! — Арисон резанул себя ладонью по горлу. — Все эти арабы, евреи. За последние четыре месяца я восемь раз летал через океан. И всего два раза ночевал у себя дома, в родной кровати, рядом с Джинни. Но самое главное, я чувствую себя, как кусок мяса на разделочном столе: сверху долбят арабы, а снизу упрямо стоят на своем евреи. Им всем хочется одного: на моем горбу въехать в рай! Они думают, что, если я приехал помочь им заключить мир, то должен рвать задницу именно для выполнения их программы! И никто не хочет идти на уступки! Эти… все в белом, — скривившись, Арисон мотнул головой, — только и делают, что улыбаются, кивают головами. "Ваша мудрость не имеет границ, о уважаемый! Мы всегда знали, что Америка — наш самый лучший друг!" А потом загибают такое, будто их танки уже стоят на Храмовой горе. А эта старая крыса, Амит? Он же ни на шаг не хочет отступать от своих позиций! Я встречал много евреев — хитрых, расчетливых, наглых, упрямых, но впервые они собрались в одном лице. После переговоров с этим старым террористом поневоле станешь антисемитом. Все, Алан, все! Это тупик. Пусть себе воюют, фак инг шит! Чем скорее они друг друга уничтожат, тем лучше для остального мира! Я умываю руки.
По ходу монолога госсекретаря Маккреди достал из резного ящичка на столе сигару, раскурил ее и, откинувшись на спинку кресла и прищурившись, смотрел на Арисона сквозь клубы синего дыма. Когда Джимми закончил свою исповедь, президент чуть помолчал, потом вздохнул и начал методично уничтожать своего первого помощника по международным делам:
— Ты думаешь, другим было легче? Вспомни хотя бы Киссинджера? Думаешь, он больше тебя ночевал дома, готовя Кэмп-Дэвидские соглашения? Это твоя работа, Джимми, твоя! Вся международная политика — это большое корыто с отвратительным пойлом для одной большой свиньи под названием История. Так было, есть и будет всегда. И ты, — он ткнул указательным пальцем в сторону Арисона, — самый главный кашевар в этом свинарнике. Теперь все зависит от тебя, войдет твое имя в историю или будет отброшено как неоправдавшее надежды, как навоз. Я не думал, что ты будешь таким чистоплюем! Вспомни, как во время предвыборной кампании ты не моргнув глазом приказал наставить жучков в штаб-квартире демократов в Сиэтле. И ведь это была твоя идея выставить Джо Форда безмозглой куклой, полной марионеткой. Именно ты предложил испортить его телесуфлер во время последнего обращения к американскому народу! Джо начал спотыкаться, подглядывать текст речи по бумаге, так что зрители больше видели его лысину на темечке, чем глаза, и это сыграло свою роль. Теперь же я не узнаю тебя! Что с тобой, Джимми?
