— Полная зала. Не русские, а какие-то узкоглазые уличные девки.
— Дружинники! — снова встрял я.
— Разношёрстная такая дружина, — кивнул Май-Маевский. — «Ваши документы, пройдёмте в отделение». Решаю открыть беглый огонь из винтовки. В винтовке, как назло, ни единого патрона!
— Проклятье! — взревел адмирал Колчак. — И это называется боевая операция? У вас всё?
— Всё, — развёл руками Май-Маевский. — Составили протокол за нахождение в пролётке в нетрезвом виде. Завязали, уличные девки, руки, глаза, потом украли штаны и — сюда. Как говорится, честь имею!
— Какая честь? Потеря штанов приравнивается в боевых условиях к спуску флага! Вам ясно? — рявкнул Правитель.
— Так точно, Ваше Превосходительство, — стоя по струнке и слегка покачиваясь, отрапортовал Владимир Зенонович.
— Нет, только подумать! Этот Чингисхан — хитрая лиса. Подослать китайцев, переодетых дружинниками! — Колчак глухо ударил кулаком по стене и отвернулся от нас.
— Так точно, — щёлкнул невидимыми каблуками Май-Маевский. — Мы его за своего держали, думали китаёза полезная, ничего никому не разболтает. А он уличная девка оказался. А вас, простите, как им ветром сюда занесло?
Но Колчак лишь отмахнулся. Дескать, даже рассказывать противно. Я же не утаил известие о том, как был схвачен прямо в доме старика во сне.
Для себя я решил, что где бы ни поймали Май-Маевского на самом деле, это тоже дело рук Чингисхана. Скорее всего, подумал я, генерал ни в какое метро не ходил, а его прямо из «Яра», пьяного, сюда и приволокли.
— Теперь нас трое, — высказался Александр Васильевич. — А это уже сила. Плюс Попов, готовящий наше освобождение снаружи. Не станем терять времени. Думаю в нашем положении, вполне возможно бежать или хотя бы оказать сопротивление тюремщикам.
— Каким образом мы станем оказывать сопротивление тюремщикам? — не понял я.
— Либо активным — пытаться с ними вступить в открытый бой. К сожалению, этой возможности мы лишены. Либо пассивным — например, отказываясь принимать китайскую пищу, — объяснил Александр Васильевич.
У меня сразу стало спокойнее на душе от мужественных слов адмирала. Май— Маевский, наоборот, глубоко вздохнул и заметно погрустнел.
— Владимир Зенонович, — прервал тишину Правитель России. — Предвосхищая ваши вопросы, Владимир Зенонович, скажу следующее. Открывшись Попову, человеку военного ведомства, вы поступили единственно верно, в данной ситуации в отличие от предыдущей, не посрамили честь офицера.
Май-Маевский ещё раз шумно вздохнул и тихо произнёс:
— Благодарю, Ваше Превосходительство. А то у меня, знаете, на сердце кошки скребут.
— Полноте, в наших рядах предатель, а когда вы приготовились стрелять, у красных был явный перевес в живой силе, — ответил Его Превосходительство примирительно. — Запомните на будущее, терять флаг, равно и форму, непозволительно ни при каких обстоятельствах.
Было понятно, что Правитель ничего не заподозрил в выдуманной истории.
— Итак, Владимир Зенонович, — продолжал Колчак. — Подведём итог. Вы дрались до последнего патрона, но сдались превосходящим силам противника. Отделаетесь служебным взысканием за невыполнение задания и утерю брюк.
— Всё хорошо, что хорошо кончается, — заключил я.
Но Колчак сделал мне внушение.
— Попрошу гражданских не вмешиваться, когда между военными идёт разбор операции!
Май-Маевский совсем повеселел и воспрял духом. Пот, катившийся с его лба, он, уже спокойнее и не стесняясь, вытирал рукавом и фуражкой. Он подошел ко мне.
— Уф, — раздалось тяжёлое дыхание у меня над ухом. — Пронесло, кажется. Думал, конец.
Мы обменялись рукопожатиями. Я отошел к Верховному и задал вопрос, мучивший меня всё время. Фразу свою я несколько раз прокрутил в голове, прежде чем её произнести.
— Скажите, Александр Васильевич, — мне показалось, он не ответит. — Александр Васильевич, неужели вы полагаете, путём нападения на красноармейцев и взрывом мавзолея можно изменить государственное устройство?
Адмирал на моё удивление ответил:
— Понимаю вас. Но надо же с чего-то начинать. А у нас и оружия-то нет. Вот и охотимся пока за одиночками. Когда наберём винтовок и пулеметов, пойдём дальше — наносить максимум вреда антинародному и безбожному государству, в котором мы живём.
— Но и заграницей хватает безбожников и буржуев. Наносить тогда следует и загранице вред, правильно я понимаю? — наивно осведомился я.
— Мы патриоты России, а не заграницы! — глядя на меня сверху вниз, отозвался адмирал.
Ответ Верховного Правителя меня, признаюсь, несколько обескуражил.
Тут Автору хочется прервать дневник Алексея Максимовича. Автор с тревогой и надеждой долгие годы вглядывался в лица людей, изображённых на почтовых миниатюрах с «русской страницы». И теперь спешит поделиться опытом занятий физиогномикой. Среди знакомых ему лиц он различает людей истинно благородных, людей науки и долга. Есть и другие. С серии «Золотого стандарта» на вас глядят рабочие, колхозницы и солдаты. Там открытые русские лица, в которых нет лукавства, а за строгостью скрыто прямодушие и чуть-чуть наивности.
Оставшиеся же на русских страницах смотрят немного устало и печально. И чего совсем не найти — романтиков и одиночек, готовых приносить себя в жертву идее. Именно того, о чём говорил Колчак, Автор не наблюдает. На страницах с русскими марками вообще очень немного свежих юных лиц. А ведь революции делают люди молодые. Зато старых болтунов в альбоме — хоть отбавляй.
Впрочем, не стоит слишком уж серьёзно воспринимать мнение Автора. Вернёмся к прерванному повествованию.
Прошло дня два. Время текло медленно. Китайцы кормили нас жиденькой похлёбкой. Ставили на полу миски и захлопывали дверь сию же секунду. Колчак от приёма китайской пищи отказался, довольствуясь сыром и вином корзины Эйвазова. Поэтому мы с Май-Маевским получали двойные порции.
На второй день после ужина ко мне подошёл адмирал. Подошёл он вплотную. Лицо его осунулось, глаза горели нездоровым огнём голодного человека.
— Господин Горький, — сказал он торжественно. — У нас к вам предложение.
— Я вас слушаю.
— Вступайте в наши ряды.
— Куда? — не сразу понял я.
— В «Возрождённую Россию». Я посоветовался с боевым товарищем, — показал головой Колчак на Май-Маевского. — Он поддержал. Владимир Зенонович рекомендацию вам даст. Я самолично напишу поручительство.
Я до того растерялся, что не знал, как и ответить.
Сказать по совести, меня в последнее время интересовала криминалистика и всякие преступления.
— Скажите, можно в будущем правительстве получить место шефа полиции? — спросил я.
Хотел продолжать, но Правитель прервал меня на полуслове:
— Победим, тогда видно будет.
— А как же Попов? — снова задал я вопрос.
— Попова беру на себя, — сразу нашёлся Май-Маевский. — Уверен, и он не откажется, если мы с Алексеем Максимовичем вместе поднажмём.
Я представил себе Попова. Сомнение в уверенности Май-Маевского закралось в моё сердце.
— И вы, и ваш приятель Попов слишком много знаете, — заявил адмирал.
В доказательство слов Колчака Владимир Зенонович два раза с силой провел себе ребром ладони по шее.
От меня хотели мгновенного ответа, который я не собирался им давать.
— Мне надо подумать, — отвертелся я. — И скажите, кстати, почему на плакате, который висит в доме Эйвазова, стоит «Возрождбннах Россих»? Неужели нельзя было написать правильно? Я спрашиваю исключительно как литератор.
— Когда столько лет живёшь с этим, невольно свыкаешься, — ответил адмирал. — К чему условности? И потом сколько уже было всяких организаций и названий, и где они все? Так что думайте скорее.
Внезапно со скрежетом отворилась дверь нашей темницы. В глаза ударил свет.
На вошедших были длинные тулупы, подпоясанные разноцветными поясами и широкими кушаками цветов от бордово-красных до лимонных. Нам связали руки за спиной и вывели на двор. Вечернее солнце совсем уже почти село, но и без всякого солнца нам приходилось поминутно щуриться. Я разглядывал своих спутников. Май-Маевский, страдавший одышкой, представлял собой тяжёлое зрелище. Китель висел какими-то жалкими клоками, плечи упали, живот сдулся, кальсоны тоже. Лучше всех смотрелся Александр Васильевич. Глаза его горели, самообладания он не терял. Не будь его руки связаны, он, вне всякого сомнения, набросился бы на наших мучителей.
— Давайте прощаться. Боюсь, потом не успеем, — чётко выговаривая каждое слово, произнёс Верховный. — Только без театральных эффектов.
Видимо, разум несчастного Май-Маевского помутился. Он повернул ко мне дикий взгляд и произнес.
