выявлять. В соседнем уезде даже двух монахов задержали, ходят де тут, что-то высматривают и вынюхивают. Плохое, вернее всего, замышляют.
Приходящие к Павлу Павловичу стали бережливей. Если раньше дюжину яиц принесут, то сейчас — пол дюжины, или даже три штучки. Жалуются при этом фельдшеру, что цены на лён и прочее упали. Доходов совсем не стало, а тут на армию ещё стали собирать. Через церковные кружки и раненым воинам надо помочь, и холст, рубахи, штаны защитникам Отечества на Дальний Восток отправить. Наступили холода — в селе стали сдавать тёплую одежду, обувь, рукавицы для армии. Для такого дела не жалели, хоть и от себя отрывали.
Свадьбы реже стали играть. Хотя, парней и девок пока не убавилось. Это я про осень.
Эх милашка, мне — капут,
Меня в солдаты отдадут.
Четыре брата, пятый — я,
Прощай хорошая моя…
Войну обсуждали. Я не раз видел — встретятся два мужика и начнут о войне говорить. Как большие политики толкуют об отсутствии единства среди русских генералов, о помощи Японии со стороны Англии, об упущенной Россией и тщательной подготовке японцев к этой войне.
Кто-то даже начал разгром русской армии предрекать. Таких было не много. Другие с ними не соглашались, говорили, что Япония истощена, даже старух там уже в армию берут…
Прошёл по нашему селу слух о возвращении в армию генерала Скобелева. Поговаривали, что в своё время он не умер, скрывался, а теперь и объявился. Предложил российскую армию даже возглавить.
Оставайся брат Ванюха
Зелену траву косить,
А мне бедному мальчишке
Шинель серую носить…
Сосед Федора контрибуции боялся. Покорится де Россия Японии, придётся нам с японцами рассчитываться. С народа деньги начнут собирать, всё на плечи крестьян положат. Так плохо сейчас живём, а потом только будет хуже…
Федор ему за эту контрибуцию морду и раскровенил. По-соседски. Не сильно.
Я уже порекрутился,
Трое санок изломал.
Лошадь сивую изъездил,
А в солдаты не попал…
В первых числах декабря в волостное правление пришла бумага. О мобилизации. Запасных старших сроков и многосемейных не трогали. Штатная норма была спущена только для молодых запасных. Не отказывались и от добровольцев. Они тоже в норму шли.
Бабы завыли, молодёжь зарекрутила…
Мало мало поработал,
Двадцать два года отдул.
Остаётся две недели
Погулять мне молодцу…
Тут и там гармошки заныли, рекрутские частушки стали слышны…
Не больно они весёлые, рекрутские частушки.
Не на блины молодые мужики и парни отправлялись.
Все ли вернутся…
Коснулось это дело и меня.
Брили брили нас молодчиков
Во нынешнем году.
Как дадут нам во невесты
По казёному ружью…
Из приёма вышел я,
Здравствуй милая моя.
Мои острижены волосы,
Не узнала ли меня…
(Приведенные в главе вятские рекрутские частушки начала 20 века можно ещё прослушать в «Доп. материалах». Там патефонная пластинка.)
Глава 27 Без меня меня женили…
Сегодня я рано-рано встал.
Выспался.
Третий день ведь уже по тёмному времени ломаться не хожу. Федор, пока в волости мобилизация идёт, ломания запретил.
Вятский губернатор, тот подписал обязательное постановление о запрете во всей губернии продажи огнестрельного оружия, кроме как лицам с именным разрешением от уездного исправника, а также любого холодного оружия, кастетов, тростей с вделанными клинками, финских ножей и кистеней, а атаман нашей бойцовской артели ввел запрет на ломания. В селе парни и мужики рекрутят, пьют как в последний денечек… Пьяный на ломании — до беды не далеко. Тем более, что Егора-гармониста сейчас нет. Некому вовремя взбесившегося остановить…
Воды на фельдшерский пункт с реки наносил. Печь затопил. Сижу, на огонь смотрю.
Дверь бухнула, Павел Павлович на своём рабочем месте без опоздания появился. С улицы у него очки запотели, стоит, платочком их протирает.
— Опять, Ваня, поленницу у нас развалили…
— Рекрутят, — совсем как местный уже я Павлу Павловичу ответил. Дома-то такого слова я не слыхивал, а тут вот такое иногда выговариваю…
— Рекрутят…
Фельдшер вдруг смешную рожу скорчил и старушечье-козлиным голоском пропел.
— Во солдаты отведут,
Одёжу розную дадут.
На головушку башлык,
Возле боку вострый штык…
Я не утерпел, рассмеялся. Не к добру, как оказалось.
Хворых с утра пришло только двое, так что освободились от обязательных занятий мы с Павлом Павловичем быстро.
— Давай-ка, Ваня, чайком кишочки пополощем…
Я отказываться не стал. Поддержал здравое начинание земского фельдшера.
Только самовар был готов, как у нас ещё один посетитель появился. Федор. Вот уж кого мы не ждали…
Вернее, Павел Павлович. За всё время его работы здесь Федор ни разу не баливал. Порезы и ушибы ему Евдокия самолично лечила.
— Проходи, проходи, Федор. — засуетился фельдшер. Атаман — лицо в селе значимое. — Чайку с нами выпьешь?
Тот согласился. Причем, с невеселой радостью какой-то, как будто что-то неприятное оттягивал. Вид у него такой был… Будто сделать Федору что-то обязательно надо, но дело это не совсем правильное, даже, как лучше сказать — не совсем хорошее. Нет, для кого-то хорошее, а для другого — не хорошее. Такое вот, скользкое…
Натянутое какое-то у нас шло чаепитие. Всё больше молчаливое. Павел Павлович Федору ещё выпить чайку предлагал, тот в ответ кивал, слова не проранивал. На меня посматривал. Как-то так…
Сидел Федор, третью уже кузнецовскую чайную чашку с голубой каемочкой допивал. Тут и услышал я от него новость.
— Мы тебя, Иван, в добровольцы записали…
У меня чай не в то горло пошёл.
— Как так? — фельдшер на атамана смотрел сейчас очень не добро.
Меня у него забирали. Глину, из которой он голема лепил. Бойца-бузника по своей авторской методике. Дело всей его жизни на пол дороге останавливалось.
— Общество так решило.
Федор как тяжкий груз с плеч сбросил. Сообщил новость.
Я сидел и молчал. Сказать мне было нечего.
— В штатную норму от волости добровольцы входят…
Понятно, понятно… Вместо чьего-то сына, мужа, брата я пойду за веру, царя и Отечество. А, что — правильно. Кто я здесь в селе? Чужой. Сирота-сиротинушка, тонкая в поле былиночка. Некому меня защитить.
Так боком мне бумага писаря из волостного правления и вышла. Нужная для проживания тут и устройства на земскую службу в фельдшерский пункт. Всё делалось для благого дела, а вот какой пипидастр и пердимонокль получился. Бумажку-то мне не только на руки выдали, но и куда следует вписали. Меня. Как жителя данного села. Со всеми вытекающими. Думали, как лучше, а получилось…
— Без меня меня женили, — только я и сказал, глядя в глаза Федору.
— Вот так. — атаман кривовато усмехнулся.
Видно было, что не больно этому он рад.
Федор встал и не прощаясь вышел.
Я тоже. Встал. К шкафу прошагал. Открыл его. Четверть со стеклянной притёртой пробкой достал. На стол её поставил. Всё как в тумане от обиды у меня в голове плыло. Торкнуло здорово.
Налил в свою чайную чашку спирта. Выдохнул. Спирт в себя влил. Так три раза.
Павел Павлович ничего мне не сказал. Сидел, вздыхал тяжело.
Крыша у меня поехала.
— Пошёл я рекрутить, — уведомил я расстроенного фельдшера.
Глава 28 Неожиданный поворот
Уххх…
Плохо мне совсем что-то…
Слабость во всем молодом организме.
С обеда я поленницы у фельдшерского пункта возвожу. Делаю, как было…
Ну, правильно. Сам вчера развалил, сегодня и восстанавливаю.
Порекрутил…
Как рекрутил, я только местами помню.
Вышел на мороз после новости от Федора, каждую жилочку у меня трясло от обиды. Может, ещё и после трёх чайных чашек спирта. Их-то зачем пил? Как нашло что-то.
В раздерганных чувствах поленницы и начал крушить. Сам де я их складывал, породил, можно сказать, вот сейчас и развалю. Всё равно — мне в армию. Добровольцем.
Общество так решило.
Одну поленницу развалил, вторую… Дальше — провал. Оказалось, четыре. Мог и больше, но дальше видно меня на улицу потащило.
Я положил на своё законное место ещё несколько поленьев. Всё, перекур.
Закурил. Вспоминать вчерашние выкрутасы попытался.
Ещё кое-что всплыло. Тут я уже по улице иду. Не один. С парнями. К Иванихе. За самогонкой.
Тут меня аж передёрнуло. Папироса из рук чуть не выпала.
Дурное дело не хитрое. Дошли мы с голубчиками до Иванихи.
