На следующий день стали собираться бояре. Двор быстро заполнился знатным народом, слуги отводили в конюшню лошадей.
Бояре заявились без слуг и ратников.
Меня пока никто не звал, и я находился в отведенной мне комнате, разглядывая с высоты второго этажа прибывающих бояр. Все лица были мне незнакомы. Да и откуда взяться знакомым, коли в Вологде сижу, а когда и выезжаю на государеву службу, так вокруг — бояре местные, вологодские.
Наконец, вошел слуга:
— Боярин, тебя ждут.
Когда я вошел в огромную трапезную, стушевался. За длинным столом сидело человек тридцать бояр. Одеты — без изысков и украшений.
Все с интересом разглядывали меня.
Поднялся Федор Кучецкой.
— Собрались мы, уважаемые бояре, дела наши обсудить, пива попить да нового члена принять.
Поднялся боярин на дальнем конце стола.
— А не уроним ли честь и достоинство свое новым членом?
Мне и вовсе стало неловко. Уйти? Нет уж, буду стоять до конца. Не убьют же, да и опозорить не должны.
Федор Кучецкой продолжил:
— Честь свою не уроним, принимая боярина Михайлова. Дважды он мне доказывал, что разумен и умен, да и воевода вологодский, боярин Плещеев о нем лучшего мнения.
— А пиво пить может?
Я и ответить не успел. Слуги внесли в зал огромную братину — ведра на три, с усилием подняли на стол, боясь расплескать пенный напиток.
— Пусть докажет.
Все с любопытством уставились на меня.
Кучецкой толкнул локтем:
— Пей!
Ни кружки, ни другой емкости не было. Я сделал шаг к столу. Пенный напиток источал тонкий солодовый аромат. Я наклонил немного братину и припал губами к краю.
— Раз! — дружно заорали бояре. — Два, три, четыре. Эй, нам оставь — видим, что можешь.
Я поставил братину на место, отер пену с усов и бороды, перевел дух.
— Ну что, братья, принимаем нового члена? Люб ли?
— Люб, люб, — зашумели бояре.
Федор повел меня за собой вдоль стола, за которым на лавках вольготно расположились бояре.
— Боярин Кикин.
Боярин привстал и пожал мне руку.
— Боярин Пушкин.
— Боярин Милославский.
— Боярин Вельский.
И далее пошло: Курбский, Куракин, Татищев, Телятевский, Троекуров, Романов, Апраксин, Горбатый, Румянцев-
Федор называл и называл фамилии, а я просто обалдел. Да тут собран весь цвет боярства, люди, которые прославят себя навсегда и оставят след в истории России — а не они, так их потомки.
Лица сливались воедино, сначала я еще пытался запомнить, но потом махнул рукой — в процессе общения запомнится само.
Бояре пустили вдоль стола братину, отпивали и передавали дальше. Когда пиво кончилось, слуги унесли пустую братину и вернули ее наполненной до краев.
После изрядной дозы свежего, холодного и крепкого пива все дружно набросились на еду. За столом стало шумно. Общались запросто, невзирая на занимаемые должности при дворе.
Потом принесли вино, сменили закуски на горячее.
А я уже есть не мог, живот был полон. Однако, передохнув, продолжил трапезу. Подходили бояре, чокались кубком с вином, выпивали.
Часа через три голова пошла кругом. И не у меня одного — некоторые уже лежали лицом в тарелке.
«Устал!» — говорили про таких наиболее крепкие питоки. Слуги бережно вынимали из-за лавки «уставшего» боярина и уносили. Я ушел сам, заблудился, но встреченный мною слуга довел меня до комнаты. Едва стянув сапоги, я рухнул на постель.
А утром — о… о… о… Голову оторвать от подушки было нельзя, все плыло. Да и почему не быть похмелью? Вчера мешали пиво, вино, и все — в огромных дозах.
Деликатно постучав, вошел слуга:
— Тебя ждут, боярин.
— Я не могу.
— Все уже собрались.
Я с трудом встал, слуга помог обуть сапоги, и с помятым лицом я отправился в зал. Ха-ха-ха! Большая часть именитых людей выглядела не лучше.
— Немного пива — только поправиться, и — в баню, — предложил радушный хозяин дома.
Почти в полной тишине бояре подходили к братине с пивом, прикладывались и отходили. Приложился и я. В голове полегчало — по крайней мере, перестали стучать молотки в висках и давить в затылок.
Отправились в баню. Она тоже была огромна — не меньше, чем трапезная. Хорошо прогрета, видно — слуги топили с раннего утра.
Банщик плеснул на камни квасом, потом еще. В воздухе запахло хлебом.
— Будем париться, али как? — спросил я банщика, стараясь предугадать вкусы и предпочтения именитых москвичей.
— А кто как хочет.
Банщик вернулся с целой ватагой молодых женщин, стыдливо одетых в сорочки.
Бояре оживились, порасхватали девок. Кто постарше или перебрал вчера — на самом деле мылись, а девки охаживали их вениками, терли мочалками. Те, кто помоложе, да был не сломлен вчерашним пиром, пользовали девок вовсю. Уж и рубашки их куда-то делись.
Угомонились часа через два. Выйдя в обширный предбанник, уселись на скамьи, попили прохладного и ядреного кваса, закутавшись в простыни. Отойдя от жара бани, оделись и потянулись в трапезную.
А там уже новые блюда — огромная севрюга, молочные жареные поросята, да шулюм перепелиный, да сладости восточные… Да как же без вина? Тут и рейнское, и мальвазия, и терпкое испанское, и наше яблочное, да меда стояные, да перевар. Пей, кто что хочет.
Я еще помнил начало, а потом — провал.
… Очнулся я от скрипа полозьев. Что такое? Куда я еду? С трудом разлепил глаза. Совсем рядом с лицом тянулся санный след. Я пощупал рукою — я в тулупе, а сверху прикрыт дареной шубой. Куда же меня везут?
Я собрался с силами и сел в санях.
На облучке сидел возничий, помахивал кнутом.
— Эй, любезный? Я где?
— Знамо, в санях, боярин.
— Сам вижу.
— Тогда чего спрашиваешь?
— Куда едем?
— В Вологду, вестимо. Кучецкой приказал — доставить боярина в целости. Вон — и охрану дал.
Я обернулся назад. За санями верхами ехали Два ратника. Черт! Я упал на сено. Это же надо так упиться. Погрузили как мешок с грузом на сани, а я даже попрощаться и спасибо Кучецкому сказать не успел. Вот стыдуха!
Я опять уселся в санях, потом сбросил шубу, тулуп, спрыгнул с саней и побежал за ними.
— Эй, боярин, — обеспокоились верховые. — Ты чего это? С тобой все в порядке?
— В порядке, успокойтесь, это я хмель выгоняю.
Пробежавшись и изрядно вспотев, я быстро надел тулуп и уселся в сани. Стало получше, по крайней мере — голова не кружилась. Ни фига себе попировали. И в то же время распирала гордость. Сидеть за одним столом с именитыми людьми — уже честь великая. Кто я для них? Рядовой боярин, коих в каждой губернии — не один десяток. А в братчину приняли, посчитали за ровню. Все благодаря Кучецкому.
