Мы с Андреем приблизились первыми. Встали метрах в десяти. Четверо оставшихся стражников остановились за нами. Я обернулся:
— Вы двое — обходите слева, вы — справа.
Стражники съехали с дороги на снежную целину, стали заходить с обеих сторон и окружать группу Морозова. Но те и не думали отступать, хотя дорога сзади была свободной.
Андрей прокричал:
— Разбойный приказ! По велению государя вы задержаны. Сдайте оружие!
Один из морозовских ратников бросил с дерзким хладнокровием:
— Подойди и забери, коли сможешь.
Подал голос и сам Морозов:
— А ведь ты, боярин, мне сразу не понравился! Лжу возводил — де дом покупать приехал. Да в Москве уже все знают, что из Вологды боярин приехал сыск проводить. Интересно только, как ты из трактира незамеченным ушел.
— Ты подойди, я тебе на ушко шепну. Бросай оружие!
— Накось, выкуси!
Боярин показал мне дулю, и все засмеялись. Понятное дело — дразнит, чтобы во гневе я ошибок натворил.
— Андрей, вытаскивай пистолет, целься в ратников, по моей команде — пли.
Мы вскинули пистолеты. Морозов и воины такого явно не ожидали.
— Андрей, готов? Пли!
Я нажал на спуск, рядом громыхнул пистолет Андрея. Воин, в которого целился я, упал. И, к моему удивлению, повалился на шею лошади и боярин Морозов. Сабля из его руки — левой руки! — выпала на землю.
— Андрей, ты в кого стрелял? — опешил я.
— В левого ратника, — растерялся Андрей.
— Растяпа — в боярина попал, а его живым надо было брать!
Стражи из Разбойного приказа тоже времени даром не теряли, и после наших выстрелов окружили единственного оставшегося невредимым ратника. Завидев смертельное ранение хозяина и осознав свое безвыходное положение, он бросил саблю на снег.
Мы с Андреем подъехали к поверженному боярину. Он был ранен пулей в грудь, еще дышал, но я видел, что жить ему осталось недолго.
— Дмитрий, перед Богом вскоре предстанешь. Скажи правду, тебе уже не страшен суд людской — зачем убил Голутвина?
— Он мое… место занял, — просипел с перерывами боярин. — Мне государь… семьсот рублей… жалованья платит… ему двенадцать тысяч серебром… Такие деньжищи… я…
Боярин захрипел:
— Ненавижу… — И испустил дух.
— Ратника связать, боярина привязать к седлу, чтобы не упал. Возвращаемся в Москву.
Убитого ратника обыскали, забрали оружие и скинули на снег. Его лошадь взял в повод один стражник. Сдавшегося страже морозовского воина связали, повод его лошади взял другой стражник. Андрей подхватил повод коня боярина. Потихоньку поехали в столицу.
Начало смеркаться. А в принципе — куда теперь спешить? Убийца мертв — только и сумели, что ратника повязать да слугу. Мало они чего знать могут, крохи только. Не было их при убийстве. Ну — высекут плетьми, допросят да выгонят из Москвы — и все дела. А главный-то, сам убийца, теперь уже не подсуден ни государю, ни Разбойному приказу.
Я досадовал на себя. Ведь можно же было установить слежку за домом боярина, в конце концов — послать гонца за Морозовым, якобы к государю. Не посмел бы ослушаться, приехал. Там бы и повязали.
Городские ворота перед самым носом, буквально в ста метрах, закрыли. Но Андрея это не смутило. Он подъехал, пнул ногой в ворота. Сверху невидимый нам стражник закричал:
— Я тебе щас попинаю, я…
Стражник не договорил. Андрей гаркнул:
— Разбойный приказ! Слово и дело! Отворяй живо!
Ворота со скрипом открылись, и мы въехали в Москву. Состояние мое было удручающим. К горлу подкатил ком горькой досады. Еще бы! Мне быстро удалось найти преступника, он уже был почти в моих руках, и из-за моей ошибки, моего недосмотра, он ушел. Конечно, он поплатился жизнью, но я жаждал не такого результата.
Добрались до Разбойного приказа. Стражники потащили морозовского ратника в подвал, мы же с Андреем поднялись наверх, к Выродову.
Едва вошли, как по нашим лицам и виду дьяк понял, что случилась неприятность. Андрей сжимал руками шапку, мне давил на горло ворот, было душно.
— Ушел аспид!? — вскричал Выродов, привстав в кресле.
— Почти. Догнали на Коломенской дороге. Сдаваться не хотел, застрелили. Один из его ратников живой, в подвале, все может подтвердить.
— На хрена мне его подтверждения? Завтра иду к государю и доложу, что преступник изобличен и убит при попытке бегства. Он ведь бежал?
— Бежал.
— Ну вот, не погрешу против истины. Идите, отдыхайте. Завтра скажу, каково мнение государя.
Дьяк отер вспотевший лоб, опустился в кресло и, довольный, отвалился к спинке.
Но ни завтра, ни послезавтра дьяк на прием во дворец не попал. Единственно, что он мне
сказал:
— Жди, указания отпустить тебя домой не было. По велению государя приехал сюда — стало быть, никто не вправе тебя из Москвы отпустить, кроме него. Кстати, я уже рассказал все знакомцу твоему.
Я удивился:
— Это кому же?
— Угадай! Шучу! Стряпчему Кучецкому. Встретились во дворце, рассказал я, что супостата ты нашел, да убил при бегстве. Велел он тебе с визитом к нему домой явиться, как государь отпустит.
Мне стало приятно. Чин высокий, а помнит обо мне.
На третий день лишь удалось дьяку повидать государя. Ждал я его возвращения с нетерпением.
— Ну, что государь решил? — даже забыв поприветствовать боярина, спросил я.
Выродов не спеша уселся в кресло.
— Вот уж не замечал у тебя ранее спешки, от Андрея набрался?
— Не томи, боярин.
— То, что убийцу нашел — тем государь доволен. Не думал он, что змея подколодная во дворец вхожа. И кручинился, что боярин Морозов убит. Лично с ним поговорить хотел. Но что случилось, то случилось — назад не вернешь.
— А со мной-то как же?
— Езжай в свою Вологду. Государь благодарит тебя и более в первопрестольной не держит.
— Уф, хорошо-то как! Так я сегодня и съеду.
— Должок за тобой, — прищурился Выродов.
— Нет за мной долгов.
— А стряпчий? Сегодня снова его видел — спрашивал он за тебя.
— Прости, боярин, выскочило из головы на радостях.
Выродов усмехнулся.
— Нет, тебе при дворце служить никак нельзя. Как станешь столоначальником, так и умрешь им.
— Это почему же? — обиделся я.
— Потому! Встречи со стряпчим московские бояре месяцами добиваются — вельми уважаем, и государь к его мнению прислушивается. А тут — Кучецкой сам приглашает, а ты — «запамятовал». Нет, не сделаешь ты карьеры — разве только на бранном поле.
Помедлив секунду, Выродов вдруг взглянул мне прямо в глаза. Его взгляд был острым и пронзительным. Чувствуя, что это наша последняя встреча, московский вельможа, искушенный в тонкостях великосветских отношений и повидавший много на своем хлопотном посту, искренне напутствовал меня и — как знать — быть может, предостерегал от излишней прямолинейности и твердости там, где важнее гибкость.