костюма, соответственно, двенадцать комбинации. На каждую игру — что-то особенное.
А я решил по случаю жары облачиться в чесучовый костюм. Сначала, конечно, синяя рубашка, потом белый галстук, а уж сверху пиджак.
Конечно, советский комсомолец может одеваться и попроще. Но шахматист отчасти и артист. А во время публичной партии такого уровня, как сегодня — артист преимущественно. Публика, три сотни человек с лишним, ведь не на доску смотрит. То есть и на доску тоже, но из сотен зрителей едва ли десяток видит позицию хотя бы на три хода вперёд. А вот нас видят. Как завзятые театралы, запасаются биноклями и разглядывают, стараясь по выражению лиц проникнуть в глубины шахматного сознания.
И потому для шахматиста важно создать образ, вызывающий не обязательно симпатию, но интерес — непременно. Чтобы и потом за тобой следили со вниманием, выискивали фамилию в сводках с турниров и в разговоре солидно утверждали, что Чижик — это голова, я его по Лас-Вегасу помню.
Вот образ я и создаю. Нового советского человека. Комсомольца. Студента. И я не один такой, а целая команда. Симпатичные — надеюсь — юноши, красавицы девушки, вот он какой, Советский Союз, оказывается. А не черти с рогами, прикрытыми шапками-ушанками, как рисует пропаганда. Хороши бы мы были — в ушанках при плюс ста четырех градусах по Фаренгейту!
Приехали. Девушки и Антон — в зале, я на сцене. Фишер сегодня пришел вовремя. Что ж. Уважает теперь. И надел отличный серый костюм, и галстук интересный, и сам выбрит, причёсан, попахивает едва слышным одеколоном. Другой человек!
Разыграли защиту Нимцовича, система Земиша, вариант Ботвинника. Звучит, как перекличка великих шахматистов.
Играем предельно аккуратно. Никаких авантюр, никакого риска, никаких новинок. Как поезд на маршруте Москва — Чернозёмск, маршруте, на котором за сто лет не появилось ни одной новой станции. Сели — и покатили к ничейному результату.
Победить, конечно, хочется. Тут и важная единичка к счету, да и пятьдесят тысяч — вкусная сумма. Но не всякое хотение сбывается.
Пришла идея. Пока смутная. Вот если коня перевести на поле е шесть, то…
И здесь в зале зашумели.
Я посмотрел на зрителей.
Трое негров средней комплекции встали и запели «Go down Moses». И как запели! Плохо! Очень плохо!
А потом начали скандировать «Вера, Израиль, Свобода!»
Ага. Вот она, Лига, и проявилась. Евреи, правда, какие-то странные.
Смотрю. Фишер тоже оторвался от доски, и лицо — будто лимон жуёт.
А негры пробираются в проход. Уходят?
Как бы не так. Подошли к сцене и стали бросаться. Яйцами и помидорами. Всё больше в Фишера целят. Но и в меня тоже.
Ну, и где хвалёная полиция? Охрана? Ну, хоть кто-нибудь?
А они с воплями «Свобода, свобода!» уже и на сцену лезут.
Я встал из-за стола. Воля ваша, но пару приёмов я знаю. Научили.
И Фишер встал.
Но — не понадобились мне приёмы.
Девушки и Антон подоспели. Заломили неграм руки, поставили на колени. А потом и вовсе мор… личиком в пол. Упражнение лежать-бояться.
Негры вопили что-то совсем уже немузыкальное. Ну да, когда вывихивают мизинцы — завопишь. Или даже ломают. Нет. Не должны. Заграница, неудобно. К тому же негры — наши друзья. Угнетенная нация.
А Фишер ругался. Уличным американским языком, который я вдруг начал понимать. Еще бы не ругаться — весь в помидорах и яйцах. Но яйца не тухлые.
Тут я посмотрел на себя. Ну, насколько можно посмотреть на костюм, в котором ты сам.
И я не избежал помидоров, и яиц. Поменьше, чем Фишеру, но и мне досталось. Моему костюму. Чесучовому. Натуральный китайский шёлк…
А негры всё кричали и кричали. Их уже и не трогали почти. Вывихнутые мизинцы вправили. Чего ж кричать-то?
Наконец подоспели местные охранники. Подхватили негров под белы руки… пусть под чёрные, неважно. И увели.
Судья обратился к залу с просьбой тишины.
Потом к нам, будем ли мы продолжать партию.
Никакого желания. Костюм испачкали, и вообще…
— Ничья? — предложил я Фишеру.
— Ничья, — согласился он, тоже расстроенный. Приоделся, старался, а тут такое… Понимаю.
Мы пожали руки.
А публика зааплодировала. Думал нам, ан нет. Лисе, Пантере и Антону. Усмирителям шпаны.
Я ещё раз осмотрелся. Натуральное свинячество-поросячество.
Попытался оттереть платком. Лучше не стало.
Тут и девушки поднялись ко мне.
Но устраивать представление перед публикой мы не стали.
Прошли в комнату отдыха.
Там, за малоуспешными попытками придать мне презентабельный вид, нас и застал мистер Джонс. Управляющий отеля «Плаза».
И сразу начал извиняться за инцидент. Пообещал строго наказать секьюрити, то есть охрану. Оплатить химчистку (и тут же порекомендовал лучшую в городе). Поблагодарил Ольгу, Надежду и Антона за активную гражданскую позицию. И, в самом конце, от лица отеля пригласил нас в казино, вручив фишек на четыреста долларов. Гуляй, комсомолия!
Гулять мне совершенно не хотелось. Тем более, в казино.
Но девочки и Антон заслужили. К тому же фишки взывали: поиграй с нами! И время детское, сегодняшняя партия завершилась, а ещё и восьми пополудни нет.
На пресс-конференции спрашивали о чём угодно, только не о шахматах. Интересовались, как я оцениваю случившееся. Инцидент. Я отвечал, что неоднозначно. Что должен подумать. Посоветоваться.
А Фишера не было. Понятно, если у меня два пятна, то он весь в пятнах. С головы до пят. Вот и расстроился.
После коротенькой пресс-конференции репортёры разбежались. Какая-никакая, а сенсация. Скандал. Американские читатели это любят.
А мы пошли в казино, благо недалеко. Антон рассказал, как устроена рулетка. И какова самая выигрышная стратегия игры.
Ну-ну. Несостоявшийся математик…
В казино на нас особо и не смотрели. Что мы против азарта? Разве что мой костюм, мой бедный испачканный костюм привлекал внимание. Но и то — не очень.
Рулетка здесь была американская. Двойной выгоды — для казино. Ну и ладно. Деньги-то не
