из чего будут все-таки сделаны трубы? – я не знаю, пока не думал над этим и ответить графу не могу. Медь? Когда я начинал думать о меди, то меня сразу же начинала душить здоровенная жаба. Жирно слишком будет, медные трубы под канализацию пускать. У меня там где-то Ломоносов в порядок свой труд по металлургии приводит. Может быть, найдет более приемлемое решение.
– Если вы действительно согласны взяться за столь новое дело, то я с превеликим удовольствием отпишу генералу Кейту просьбу позволить вам задержаться в Петербурге. Да и ее величество поставлю в известность, – я внимательно наблюдал за Брюсом. Тот не выказал особой радости от появившейся перспективы, но и особо расстроенным тоже не выглядел. Скорее он был доволен подобным решением своей судьбы, потому что это позволяло ему заняться действительно интересным делом, которое его дюже заинтересовало. – Сколько вам понадобится времени, чтобы составить хотя бы предварительный план того, как все будет выглядеть?
– Полагаю десять дней на предварительные наброски будет достаточно. Вот только, чтобы составить окончательный план и сделать хорошие чертежи… не знаю, несколько месяцев – это точно, – прикинув масштаб предстоящих работ ответил Брюс.
– Ну что же, на меньшее я и не рассчитывал, – я кивнул и повернулся к Шумахеру. – Ну вот, Иван Данилович, теперь, когда Александру Романовичу точно известно, зачем вы столь настойчиво пытались его сюда увлечь, он готов приступить к осмотру дворца и обдумыванию различных решений и не будет праздно шататься вокруг, пытаясь из ваших пространных разглагольствований прийти к правильным выводам. Здесь, конечно, есть на что посмотреть, это воистину чудесное место, вот только лучше это делать тогда, когда все будет отремонтировано и приведено в надлежащий вид, который превратит Ораниенбаум в истинную жемчужину Петербурга. Так что займитесь уже наконец делом, а через неделю жду вас с докладом и наброском нашей будущей Клоаки. Сейчас же я вынужден откланяться, чтобы не отвлекать вас от важных дел. – Не дав ни Шумахеру, ни Брюсу хоть как-то отреагировать на мои слова, я развернулся и, подхватив коня под уздцы, направился вниз по выщербленной лестнице к ожидающему меня Федотову. Судя по его скучающем виду никого, кто посмел бы нарушить мой разговор на горизонте не наблюдалось, и денщик отчаянно скучал, выполняя мое поручение. Но с поста не ушел, и не заснул, так что потенциал и стержень в Федотове определенно был, осталось выявить его сильные стороны и можно дело каким загрузить. Не все же он будет сапоги мне чистить, с этим, если честно, Румберг гораздо лучше справляется.
– Куда теперь? – спросил он, как только я подошел поближе.
– Домой, – я вздохнул. – Не думаю, что в других местах мы увидим суету начавшегося строительства. Все равно чертежи еще ни у кого не готовы. Но хоть делают вид, что работают и то хлеб.
Меня прервал стук копыт, раздавшийся неподалеку. Мы с Федотовым переглянулись, а на его лице появилась досада. Вот что мешало всаднику появиться на десять минут раньше? Тогда Васька бы с удовольствием выполнил мою волю. Всадник появился из-за поворота и остановился с трудом удерживая разгоряченного коня. Оглядевшись по сторонам и увидев нас, он повернул коня в нашу сторону и поехал, теперь куда медленнее, не переходя даже на рысь. Я присматривался до звездочек в глазах, но широкополая шляпа закрывала лицо и понять, кто именно к нам сейчас подъезжает, было пока невозможно. Приблизившись на достаточное расстояние, Федотов даже напрягся и выдвинул своего жеребца вперед, чтобы прикрыть меня от возможного нападения, всадник остановился и, сняв шляпу умудрился поклониться, не слезая с седла.
– Ваше высочество, я уже и не надеялся вас найти, хотя во дворце мне сказали, что вы вроде бы направились именно сюда, – я наконец-то узнал его, это был польский лекарь Давид Флемм, который притащился за мной в Петербург в неуемной жажде познания. Точнее, он не за мной отправился сюда, а за моим вымышленным доктором, которого я «оставил» в Гольштинии, вот только до самого доктора ему добраться не удалось, и он решил попробовать вызнать у меня секреты старика, ну а вдруг, как говорится. Кстати, только сейчас, глядя на Флемма, я отметил то, на что не обратил внимания в то время, когда он только-только приехал. Флемм тогда сказал, что его не пустили в Киль. А не являлось ли это сообщение своеобразным намеком на то, что в герцогстве что-то затевается? Но, теперь уже сложно судить, даже, если и являлось, поезд давно ушел.
– Господин Флемм, и что же случилось такого грандиозного, что вы кинулись меня искать? – я разглядывал его, отмечая про себя, что он немного поправился и загорел. Деревня, в которой он вынужден пребывать длительное время, явно пошла ему на пользу, а вот тюрьма никак не отразилась на самочувствии.
– Я приехал, чтобы просить у вашего высочества разрешение опубликовать результаты моего исследования черной смерти в научном сообществе, – выпалил он, а я несколько раз моргнул, скрывая облегчение.
– Я так понимаю, все получилось, и теперь вы хотите поделиться радостной новостью с миром? – я не удержался и усмехнулся, намекая на то, что Флемм в своем совершенно нормальном желании прославиться уже и забыл про то, что использовать коровью оспу для нового метода вариоляции, ему как раз и подсказал тот самый выдуманный мою старикашка. Мой невидимый друг, на которого я могу свалить любое «откровение», не выглядя при этом полным придурком, а всего лишь любознательным подростком с очень буйной фантазией, каким, кстати, герцог еще до меня считался.
– Да, ваше высочество, и это так странно, так… – он замолчал, не находя слов. – Но в ту тюрьму, в которой я получил высочайшее дозволение проверять эту теорию на приговоренных к смертной казни заключенных, пришла черная смерть. Погибли все, кто не подвергся моей животной вариоляции, включая охрану. А комендант выжил, но его лицо сейчас сильно обезображено. Я и те двадцать заключенных, которых я отобрал, выжили. Пятеро вообще не заболели, а мы болели не то чтобы совсем легко, но скорее это напоминало инфлюэнцею, а не оспу, и это истинное чудо, ваше высочество. Вот, смотрите, это единственные следы, что остались в итоге у меня, – и он показал мне свой лоб, на котором обнаружилось с пяток округлых небольших шрамов. – А ведь когда я обнаружил сыпь, то подумал, что пришел мой конец. – Он замолчал, а по его выразительному лицу прошла
