(лужи нет, молодец!) и спросил:
— А вы, заблудшее создание, как вас по имени…? Не собираетесь жалобу подавать?
— Ваше благородие, Стешке-то на что жалобиться? — подал голос Фрол. — Получила по мордасам, так за дело.
На листе бумаги, лежавшем перед помощником пристава, заполненном наполовину, красовалась здоровенная клякса. Не из-за моего ли окрика?
— За то, господин фельдфебель, что клиент причинил ей легкие телесные повреждения, — сообщил я, потом добавил: — К счастью, не повлекшие расстройства здоровья.
— А разве я могу жалобу подавать? — с удивлением поинтересовалась Стешка.
— Законы Российской империи защищают всех подданных. В данному случае вы понесете наказание за кражу, а ваш, скажем так, клиент, должен быть наказан за самосуд. Бить по лицу женщину — очень нехорошо.
— Э, господин хороший, не знаю, как вас звать-величать, — опять встал со своего места купец. — Какой-такой самосуд учинил? Где это вы женщину видите? Я ж говорю — десять рублей она у меня украла. С деньгами бы убежала, если бы не проснулся.
— Милейший, а почему вы мне сразу хамите? — вежливо спросил я. — Что это за тон такой? Вы в чинах разбираетесь? Не видите эмблемы ведомства? Напомнить, как следует обращаться к государственному служащему, состоящему в чине коллежского секретаря? — Купец порывался открыть рот, но я его осадил. — Еще хочу вам сказать — я сейчас обращаюсь не к вам, а к девушке. Настанет ваша очередь, дам и вам слово. А пока сядьте и помолчите.
Купец, упав на свое место, вытаращил глаза и часто-часто задышал. А я опять повернулся к девице.
— Так что надумали? Станете подавать жалобу или нет?
— А что толку-то, жалобу подавать? — хмыкнула девица. — Все вы тут одним миром мазаны.
— Почему это — что толку? — удивился я. — Я сейчас показания с вас сниму, а потом господин купец к мировому судье пойдет. А вот за то, что по вашему мнению, мы здесь одним миром мазаны — вы с клиентом к судье на пару и пойдете. Не нужно здесь Сонечку Мармеладову изображать.
— Сонечка Мармеладова под купцов не ложилась, — усмехнулась девушка.
Ишь ты, какая образованная! Достоевского читала. Вспомнилась одна девушка, которую безвинно осудили за убийство купца, но проявлять собственную начитанность не решился, не то место[2].
Купец, видимо, обиделся на меня за неуважение к своей персоне. Встав без разрешения, снова заговорил:
— Вот что, ваше благородие, — насмешливо заявил он. — Молоко у вас еще на губах не обсохло, чтобы меня — купца первой гильдии Кузьмина, да кавалера, к мировому судье вести. Я по Шексне и Волге зерно гоняю, и вас всех два раза куплю и три раза продам.
Дать что ли купчине в морду? Или Фрола попросить? Нет, нельзя.
— Антон Евлампиевич, — обратился я к приставу. — Будьте добры — определите господина Кузьмина в камеру. Пусть купец первой гильдии и кавалер до утра посидит, подумает о своем поведении. И языком лишнее не мелет. А там подумаем — по одной статье дело открывать стану, или по двум. Если купца обвинить в неуважении к государственным служащим, можно годика на два упечь.
Врал, разумеется, но купцу-то откуда знать?
Кузьминов попытался что-то возразить, но пристав уже давал отмашку подчиненным. Фрол Егорушкин, а вместе с ним еще один из городовых, чью фамилию я пока не узнал, дружненько подхватили кавалера под белы ручки и отвели в камеру. Кажется, полицейские тоже обиделись. Ишь, купит он нас и продаст.
— Ну что, Степанида, или как правильно — Стефания? Станете жалобу писать?
— Не дура я, чтобы жалобы писать, — сообщила девица. — Сергей Пантелеймонович из кутузки все равно выйдет, а что потом? Анастасия Тихоновна меня ни в жизнь больше в гостиницу не пустит.
Ах, да, еще и хозяйка гостиницы замешана.
— Антон Евлампиевич, — повернулся я к приставу. — А что в «Англатере» происходит? Притон?
— Да какой там притон, — замахал руками пристав. — Анастасия Тихоновна законы знает. Но кто запретит постояльцу девицу с собой в нумер привести?
И на самом-то деле — как запретить взрослому человеку проводить проститутку? Дело житейское. Но актик, согласно которого купец первой гильдии Кузьмин Осип Николаевич остается в полицейском участке до особого распоряжения судебного следователя, составил.
— Значит, Кузьминов пусть сидит, — решил я. — А с барышней что?
— Так что с ней? — усмехнулся пристав. — Из-за десяти рублей, битую девку к мировому судье вести?
— Из-за семи, — поправила его девица. — Три рубля честно отработала. Всю ночь трудилась.
— Тем более, из-за семи, — хмыкнул Ухтомский. — Вот за слова только…
— За слова глупые вы уж меня простите, — затараторила девка. — Что с меня взять, с дуры? А вам, господин следователь, скидочку сделаю, ежели пожелаете. За рубль соглашусь. Я бы вообще забесплатно с вами пошла, но нельзя. Ладно, за полтинник соглашусь.
Я крякнул от возмущения, а Ухтомский только захохотал.
— Вот, Иван Александрович, вы скидочку заработали! А Стешка скидочки никому не делает.
Махнув рукой — мол, шутники хреновы, покачал головой. Время обеденное, Наталья Никифоровна обещала мои любимые серые щи.
На службу возвращался в благодушном настроение, но его малость испортил служитель, встретивший на входе.
— Иван Александрович, к нам городской голова пожаловал. А Его Превосходительство велели — мол, как только господин Чернавский с обеда придет, пусть сразу же в его кабинет подымается.
— Петр Прокофьевич, благодарю, — кивнул я, сопровождая благодарность двугривенником. Вроде, и не за что ветерану денежку давать, но мне не жалко, а человеку приятно.
Поднявшись на второй этаж, оставил шинель и фуражку в «предбаннике», сам вошел к генералу.
— Здравия желаю, Ваше Превосходительство, — поприветствовал Председателя, а потом и Милютина, сидевшего рядом со своим зятем. — Иван Андреевич, добрый день.
— Садитесь, — указал мне Лентовский на стул, потом сразу же приступил к делу: — Иван Александрович, зачем вы арестовали купца Кузьмина? Или, — поправился начальник, — правильнее спросить — за что?
— А его покамест никто и не арестовывал, — пояснил я. — Господин Кузьмин задержан по подозрению в нанесении легких телесных повреждений, а заодно и высказанное им неуважение к власти. Но потерпевшая жалобу писать отказалась, поэтому решение по открытию уголовного дела пока не принято.
— Иван Александрович, — обратился ко
