в комнате для допросов, — выдавил он из себя, досадуя и беспокоясь одновременно.
— Ладно, — согласился Пааво, как обычно, свысока поглядев на тюремного функционера. Вообще, так он теперь глядел на всех людей в последнее время. Зазнался, наверно!
Привели Тойво в цепях, что очень шокировало Нурми. Вся заносчивость спортсмена куда-то улетучилась.
— Как это они тебя так? — с каким-то трепетом спросил он.
— А помнишь банк «Бруссун»? — улыбнулся ему Антикайнен. — Вот за это и сижу.
— Так когда же это было — 17 лет назад! — удивился Пааво, которому тоже перепало кое-что с того дела. Да не просто перепало, а помогло сделать спортивную карьеру, обеспечив финансово.
— Нет срока давности у личных обид, — ответил Тойво.
Они немного помолчали, почему-то удрученные создавшимся положением. Нурми не ожидал, что все будет настолько серьезно — посещение тюрьмы для него было первым в его жизни. Ну, а Антикайнен думал о праве.
Человека, пораженного Правом, словно бесами, не очистить никакими заклинаниями и экзорцизмом. Он всегда и везде будет утверждать это свое Право. Маннергейм, Таннер или Свинхувуд тоже имели Право. У них давным давно подрезали деньги — много денег, даже — очень много денег, теперь же они наперегонки отстаивали свое Право на месть. Ничто человеческое державным людям не чуждо.
Тойво не испытывал трепета перед властителями, с самого шюцкора привыкнув к спартанской мудрости, обращенной к Римским цезарям на закате, так сказать, эллинской культуры: «Если ты божество, то не должно нас карать, ибо мы ничего против тебя не совершили. Если же ты человек, то приди и получи от нас обращение, как от других человеков»— Блин, не ожидал такого положения, — сокрушенно сказал Пааво. — Принес бы больше.
Он принялся из воздуха доставать коньяк в плоской фляжке, нарезанную ветчину, ломтики свежего ржаного хлеба с настоящим маслом. Своих навыков в былом увлечении фокусами он не растерял.
— Надо было напильник захватить, пилу по металлу, бомбу и пистолет с боеприпасами, — посетовал спортсмен.
— Как же мне с этим быть? — удивился Тойво.
— Да ты ешь, не стесняйся. Здесь только на один зуб.
Действительно, даже звук оков не сумел помешать организму возликовать и тут же закручиниться: кончилось, блин! Коньяк лишь усугубил: как же быстро кончилось!
— Слыхал, тебя казнить намереваются? — дождавшись, когда Антикайнен справится с едой, между делом поинтересовался Пааво.
— Ну, да, вообще-то, — пожал плечами Тойво. — Это у них запросто. Торжество справедливости.
— Суровое какое-то торжество. Ну, ладно, это мы еще посмотрим.
Потом они поговорили об успехах Нурми, как он бегал, с кем он бегал и где бегал. Бегал он много! Даже половину не рассказал — пришел начальник тюрьмы и вежливо, но решительно потребовал закончить свидание. После этого он потянул носом и начал недоуменно смотреть то на Пааво, то на Тойво. Рыбак рыбака видит издалека.
Так ничего не выяснив, он отправился провожать спортсмена, изредка его обнюхивая, как собака при встрече с непознанным. Антикайнена нюхать он не решился: вот была бы картина для вертухаев!
— Мы еще посмотрим! — на прощание сказал Нурми и отправился на тренировку.
Тойво позвякал кандалами ему в спину.
С подачи именитого спортсмена в отдельно взятом спортивном клубе, вдруг, собрались подписи под воззванием против смертной казни Антикайнена. Дальше — больше. Отдельные части шюцкора, из тех, что не стояли у самых государственных кормушек тоже подписали подобное же воззвание.
Сначала это дело хотели просто замять, но тут же подключился Красный Крест — а его, сколько ни мни, он только краснее становится. Понятное дело: Отто Куусинен настолько тесно сотрудничал с этой международной организацией, что краснее и левее других в то время быть не могло.
Адвокат не занимался сбором подписей, но вел статистику, намереваясь огласить ее в суде. Стихийно образовавшееся в Финляндии либеральное общество собрало 120 тысяч подписей против казни.
Некоторые люди, наиболее здравомыслящие, полагали, что все это дело — фальшивка. Как такое возможно, что совершивший свои преступления более тринадцати лет назад бандит преспокойно, никого не трогая, прожил в Финляндии все эти годы. Или его маниакальность проявилась именно тогда, а потом он начал вышивать крестиком и увлекаться строительством песочных замков? Или секретные службы в стране настолько хреново работают, что никак не могли словить ужасного маньячиллу?
Они подписывали меморандум, как свидетельство своего личного трезвого и здравого рассудка. Другие, наиболее радикальные — и таких хватало — ставили свои фамилии, как бы символизируя борьбу с нынешней властью. Третьи ставили просто так — из личной симпатии к сборщику или сборщице подписей.
Постепенно процесс, как Арвид и предполагал, перекинулся и на другие страны. Еще свежи были в памяти прогрессивных европейских умов события суда над поджигателем Рейхстага Димитровым, который устроили немецкие фашисты. То, что случилось в Берлине, было позором всей юриспруденции. То, что должно было произойти в Хельсинки, могло только подтвердить факт: система, блин, в жесточайшем кризисе. Антикайнена поддерживали. И, вероятно, в большей степени это происходило потому, что народ вполне разумно опасался, что то же самое может произойти и с каждым из них, случившись по несчастью оказаться в застенках режима.
В Париже, Стокгольме, Копенгагене прошли демонстрации в поддержку Тойво. Как ни странно, его поддерживали белоэмигранты и спортивные общества, а также все студенчество. Ветераны Первой Мировой войны, даже если не могли лично участвовать в маршах, ставили подписи под воззваниями.
Газетчики дружно влились в пропаганду, преследуя, конечно, свои иезуитские цели. Чем больше скандала, тем больше аудитория, тем больше баблосиков. Антикайнен сделался знаменитостью.
За океаном система судопроизводства переживала не самые лучшие дни. Только в 1929 году отменили закон, разрешающий вешать граждан за шею по личному распоряжению судьи. Судья, или, как его называли тогда, «чертова кукла», мог убить любого, кто ему просто не пришелся по нраву. Не своими руками, конечно, а руками охочих до этого людей. Ввели даже должность такую — «полицейский понятой». Организованные и вооруженные за казенный счет понятые громили трудовые лагеря отчаявшихся людей, скитающихся по Америке в поисках работы. Великая депрессия — это не прыгающий с окна небоскреба на мостовую Уолл-стрит банкир, это миллионы голодающих мужчин самого дееспособного возраста, их молодые жены и малолетние дети.
Больше всех, конечно, в США страдали эмигранты, в том числе и переселенцы с Финляндии. Их лишения, некогда преуспевающих земледельцев и деревопереработчиков, были просто ужасны. Протестовать было нельзя — понятые могли забить до смерти любого организатора. И тут на «помощь» пришел Антикайнен.
Власть решила: пусть будет какой-то неизвестный финн за океаном, чем последователи
