Ознакомительная версия.
Он взглянул победно:
— А Вельзевул сам не совладает?
— Может, — ответил я, — и совладает. Но там и твои соратники из небесного легиона. Тебе в самом деле не жаждется покарать изменников? И как это будет выглядеть, если ты не поведешь войска в бой? Как трусость?
Он мгновенно вскипел, но я не дрогнул перед его гневом, и, сдержавшись, он прорычал:
— Я могу собрать сорок девять миллионов ангелов в одно мгновение!
— Сорока девяти у тебя нет, — сказал я со злорадством, хотя чему тут радоваться, — хотя бы пара миллионов из твоих сейчас на тайной базе террористов осваивает приемы партизанской войны в современных условиях. Но дело не в этом. Проверь готовность своего легиона сражаться. Многие, наверное, разжирели так, что и летать не могут?.. А я договорюсь с Вельзевулом, чтоб открыл портал и расположил свои войска так, дабы с твоими не больно… общались.
Он произнес гордо и с тем оттенком покровительственной милости, как если бы разговаривал с последним из слуг:
— Пусть подготовит для нас дорогу. А мы войдем и все там сметем.
— Прекрасно, — сказал я, — вы такие великие, могущественные, светлые, даже сияющие! Думаю, вам будет нетрудно доказать, что Господь вовсе не велел вам подчиниться человеку своим поклоном Адаму?
Он посмотрел на меня с подозрением:
— Что ты задумал?
— Да просто решить свой спор в суде, — ответил я безмятежно, — а не на поле брани. Мы же цивилизованные или хто?.. Господь будет только рад цивилизованному решению вопроса. Господь, как я полагаю, все-таки за цивилизацию.
— И как ты это видишь?
— Если собрать знатоков права с твоей стороны, — предложил я, сам воодушевляясь идеей, — и с той стороны, что в аду, и навсегда закрыть этот возникающий вопрос? Каким будет решение, то мы и признаем.
Он хмыкнул, посмотрел на меня с презрением:
— Хорошо. Пока Вельзевул готовит для нас дороги.
— Пока только портал, — уточнил я. — Дороги сейчас разведываются. За это время можем провести такой суд.
— Если ты еще не передумал, — сказал он.
— Зачем же? — возразил я. — Люди очень заинтересованы, чтобы не оставлять нерешенных вопросов! Нерешенные опасны. Рано или поздно они приводят через недоверие, обиды и претензии к разным победоносным и славным войнам, после которых уцелевшие начинают отстраивать все заново. А мы мирные люди, но наш арбогастер… сравнительно мирные, конечно. В меру. Но стараемся! Весьма. Хоть и плохо. Но, как сказано в Святом Писании, старание — самое главное. Ибо показатель. А показывать важнее, чем быть, верно?
Он посмотрел с недоверием:
— Это на что намекаешь? Я ничего не понял.
— Понимать не надо, — возразил я победоносно. — Главное — верить! Вера — это наше все. В общем, так и сделаем. Я позову старомятежных, а ты крайне правых, и мы сегодня же и решим. Идет?
Он кивнул:
— Так и сделаем.
Прежде чем я раскрыл рот, он поднялся, крылья за его спиной раздвинулись, вспыхнул свет, Михаил мгновенно исчез, я не успел сказать, что, дескать, ловлю на слове, вечное наше мужское желание оставить последнее слово за собой.
Ангелы, некогда представлявшие безликую массу, созданную только как «посланцы», за века и тысячелетия, как убеждаюсь с каждым днем общения, все же обрели кое-какие различия.
Больше всего, конечно, преуспели так называемые мятежные. Они еще в начале отказались подчиняться человеку, но потом постепенно и самые тупые из них начали осознавать, что те тоже существа, а не просто бегающие по саду две козы по имени Адам и Ева.
Потому неудивительно, что Михаил так воспротивился идее, что человек пытается вернуть свое право властвовать над созданным Творцом миром. И, конечно, воспротивятся другие. В прошлый раз человеку поклонились совершенно бездумно, раз так велел сам Создатель. А сейчас даже самые преданные Создателю еще подумают, поклониться ли, и чем это грозит, если поклонятся.
Странно, сейчас поддерживают меня как раз те, кто в тот раз поклониться не возжелал. Еще не знаю толком, почему поддерживают, то ли поумнели, то ли в пику светлым, которых сами называют темными, но потом будем разбираться в мотивах, сейчас же нужно как можно скорее разгромить тех, кто старается сделать уничтожение человечества неизбежным.
В большом зале пусто, тихо и торжественно. Я огляделся по сторонам, увидел идущего навстречу диакона, спросил тихо:
— Отец Дитрих здесь?
Он медленно наклонил голову:
— Да, однако он наипаче занят.
— Очень?
Он посмотрел на меня с неудовольствием:
— Он всегда занят очень.
— Хорошо, — сказал я уступчиво, — не буду отвлекать всякой ерундой от высоких мыслей. Ибо что отличает человека от зверя? Верно, высокие мысли и помыслы…
Он поклонился, вид недоумевающий, и тихо пошел дальше. Я двинулся к далекому выходу, встретил только пару священников, что поклонились издали и прошли под стенами, держа руки в широких рукавах на груди, словно бездельники, да еще служка поспешил распахнуть передо мной ворота собора, словно я не человек, а толстый слон.
Приятный полумрак остался позади, в лицо ударил сияющий свет солнечного дня. Я щурился скорее по привычке, меня ничто не слепит, услышал грохот тяжелых копыт.
Из сияющего дня выметнулись два черных коня, на одном красиво восседает Азазель, держа в руке повод моего арбогастра. Зайчик несется подчеркнуто красиво, выказывая всем видом, что он совсем не то, что под Азазелем, которое и конем назвать ну совсем нельзя, хотя кто-то по дурости и не отличит от настоящего.
Бобик обогнал, ринулся мне на шею, прижав к воротам и пытаясь облизать лицо, заверил, что дико скучал без меня, тосковал и весь измучился, а потолстел, так это только от безутешного горя.
— Свинья, — упрекнул я, — хозяин отлучился на пару часов, а ты уже брюхо наел?.. Азазель, балуешь ты эту наглую морду.
Азазель с насмешливой улыбкой наблюдал, как я отпихиваюсь от признаний в любви, передал мне повод, а я поднялся в седло и пустил арбогастра прочь от собора.
— Ты в самом деле, — спросил я, — так уж легко вхож в церкви? И даже никаких мук? Кожа не горит?
— И даже не чешется, — заверил он.
— Странно, — сказал я. — А чего сейчас не въехал вовнутрь прямо на коне?
Он посмотрел на меня в изумлении:
— Я же не ты. Зачем на коне в такие места, которые люди чтят? Хотя сам вообще-то не очень их люблю. Вернее, не люблю. Эти места. Много ханжества. Хотя и признаю необходимость как церкви, так и этого лицемерия. Без этого тошнотворного притворства друг перед другом и перед всеми вам не удалось бы создать общество. Признаю, это было великое достижение! Даже величайшее, хотя вы этого даже не поняли. Что-то узнал?
Ознакомительная версия.
