Пока господа волшебники общались, и наверняка о его скромной персоне, Буров времени не терял, осматривался, привыкал к обстановке. Обстановочка была еще та – книжные шкафы под потолок, чучело удава над окном, алхимический верстак с колбами, ретортами, змеевиками. Основное место на нем занимал сферический сосуд, называемый еще «яйцом», который, будучи нагрет на огне атанора,[20] и должен породить в конце концов тот самый философский камень. Размеренно махали маятником изящные каминные часы, рядом зиял глазницами оскалившийся обезьяний череп – страшный, тщательно отполированный, надо полагать, магического свойства. Да…
Оккультное общение не затянулось. Скоро Сен-Жермен поднялся, обнял по-кунацки Калиостро, манерно поручкался с Буровым, сверкнул напоследок бриллиантами.
– Не надо провожать, я сам. Оревуар.[21] Гекам и Миксор.[22]
– Миксор, Миксор, – пробурчал ему в спину Калиостро, подождал, пока не затихнет звук шагов, и обратил внимание на Бурова. – Насчет ноги, сударь, не беспокойтесь, пустяки, я уже затянул брешь в вашем эфирном поле. Теперь осталось только наложить бальзам на рану. И спать, спать. К завтраку, – он запнулся, глянул на часы и мотнул своей львиной головой, – вернее, к обеду, думаю, все пройдет. Как ни крути, а Spiritus dominat Formam.[23]
В рыкающем голосе его сквозила вежливая досада – ну вот, подкинули подарочек на ночь глядя. Лечи его, не спи, а потом тащи еще за тридевять земель, с опасностью для жизни. Это какой-то монстр, витязь в тигровой шкуре. И ведь никуда не денешься, приказ начальника – закон для подчиненного. Ох уж эта, блин, Hierarchia Oculte…
– Мерси. – Буров вдруг почувствовал, что нога и впрямь прошла, благодарно раскланялся и не удержался, спросил: – Скажите, граф, а вот этот прислужник ваш, эфиоп… Мне кажется, что я его уже раньше видел. В другом качестве…
И в иной обстановке. Истово размешивающим клокочущее варево у старой одноглазой колдуньи.
– Да нет, думаю, что не его, другого гомункулуса.[24] – Калиостро, всхлипывая, зевнул, хмуро воззрился на Бурова. – Их в свое время наплодил во множестве для царя Хор-Аха.[25] волшебник Гернухор. Всех, всех на одно лицо, по своему образу и подобию, а был он совершеннейший эфиоп. Слава Богу, что не пражский иудей[26] Гм… Значит, эфиоп… Гм… Вы, сударь, кстати, подали мне занимательную мысль. Гм… Интересно, чертовски интересно… Впрочем, ладно, пора нам и на покой. Приятно было, сударь.
Оглушительно, так что колбы звякнули, он ударил в гонг, что-то пробубнил выросшему из-под земли гомункулу, и тот отвел Бурова на ночлег в маленькую, душную из-за растопленного камина комнату. Потом помазал рану каким-то вонючим снадобьем, заставил выпить мерзейшее по вкусу пойло и, уже откланиваясь, в дверях, по-русски пожелал спокойной ночи. Вот гад. Саженного роста, плечистый, весь будто изволоченный сажей. Рожа кирпича просит, хромовым сапогом лоснится, глазищи как яичные белки, губы вывернутые, жадные. Да, тот еще был красавец Гернухор, придворный маг фараона Хор-Аха…
«Ладно, ладно, и тебе того же». Буров вытянулся на перине, с облегчением закрыл глаза и сразу, будто с головой в омут, провалился в глубокий сон. Увидел надоевший, до боли знакомый сюжет: красные от крови джунгли, веселенькие людоеды, строящие светлое коммунистическое завтра, черные, искривленные жуткими оскалами рожи. Интересно, к чему бы это?
В комнате, когда Буров проснулся, царил полумрак. Угли в камине остыли, за окнами сгущалась темнота. Напольные, похожие на гроб часы показывали половину седьмого. Только вот чего? Не понять, то ли утро, которое вечера мудренее, то ли вечер, которым делать нечего. Зато было совершенно ясно, что здоровье пошло на поправку: зверски хотелось есть, а на месте раны прощупывался маленький выпуклый рубец. Ни тебе мерзкого озноба, ни выматывающей душу боли. Оц-тоц-перевертоц, бабушка здорова. То есть дедушка…
«Ай да Калиостро, ай да сукин сын». Буров потянулся, сделал круг по комнате и принялся искать какую-нибудь свечу, но, увы, – под руку ему попались лишь волына, сумочка с припасами да податливое блюдо гонга. Ни намека на шандал или фонарь. Одежды, к слову сказать, не было тоже.
«Да будет свет, сказал монтер и жопу фосфором натер». Буров перестал шарить в полутьме, коротко зевнул и приложился ручкой по отполированной бронзе. Хорошо приложился, так что сразу вспомнил старинную каторжанскую: вечерний звон, вечерний звон…
Может, совсем и не вечерний, но звон получился знатный, не удивительно, что послышались шаги, дверь без промедления открылась, и заявился давешний черный гомункул. Да не один – в компании с амбалистым индусом, если судить по роже – из секты душителей-тугов.[27] Тоже, как пить дать, гомункулом. Молодцы приволокли воду. Мыло, мел, полотенце, одежонку, а главное – массивный канделябр о восьми спермацетовых свечах. Затем индус с поклонами отчалил, а эфиоп принялся содействовать процессу умывания. Однако же процесс сей как-то не задался. «Что за черт?» Буров выругался про себя, выплюнул меловую массу и, на ходу вытирая губы, подошел поближе к свету. Ну да, так и есть, не обман зрения – руки у него были цветом как у арапа-гомункулуса. И все остальное – как руки. Кое-где иссиня-черное, лоснящееся, кое-где эбеновое, будто нагуталиненное. Сразу наводящее на мысли о трубочистах, Дне свободы Африки и судилище Линча. Похоже, красный смилодон основательно сменил экстерьер.
– Так твою… – Буров в темпе вальса закончил умывание, вытерся полотенцем, начал одеваться. – И этак…
Еще один сюрприз – вместо добротного камзола, проверенных штанов и шикарных, на одну портянку ботфортов ему подсунули рубаху до колен, запорожские шаровары и тапки без задников «ни шагу назад». Еще большое счастье, что не белые. Вот тебе и Калиостро, вот тебе и… Натуральный сукин сын. И шутки у него дурацкие. Ладно, сейчас кому-то здесь будет не до смеха.
– Отведи-ка ты меня к хозяину, братец, – требовательно улыбнулся Буров, посмотрел на свой кулак цвета воронова крыла, и в голосе его послышалось шипение кобры, королевской.[28] – Пожалуйста.
Эфиоп был хоть и гомункул, но совсем не дурак. Да и со слухом у него было все в порядке.
– О да, конечно, – пролепетал он по-русски, низко поклонился и без колебаний доставил Бурова к знакомому угловому кабинету. – У магистра алхимический час…
Хитро постучался в дверь, быстренько отпрянул в сторону и замер соляным столбом – мавр сделал свое дело, и дальше разбирайтесь сами.
