да, сильно.
Я отстегнул две эластичные ленты, которые прижимали меня к кровати, осторожно приподнялся на локтях и покосился на маму.
Мама спала. Рядом стояло простенькое кресло, в нём она и спала, трогательно склонив голову набок. На полу, у ножек кресла, лежала закрытая книга.
«Н. В. Гоголь», – прочитал я. – «Вечера на хуторе близ Диканьки».
Ни фамилия автора, ни название ничего мне не говорили.
По-прежнему соблюдая осторожность, сел.
Нормально, ничего не болит. Однако под повязками всё чешется просто нестерпимо. И очень хочется в туалет.
Было непривычно ощущать себя в мальчишеском теле. Даже не с чем сравнить. Я помню себя сильным высоким и широкоплечим тридцатидвухлетним мужчиной. Чёрные волосы, синие глаза, упругая походка, железная хватка и такая же воля. А сейчас?
Я посмотрел на свою правую руку (кроме черных широких трусов, на мне ничего не было, если, конечно, не считать одеждой фиксирующую сломанные рёбра повязку на груди). Моим глазам предстала худая бледная рука подростка, явно далёкого от спорта и даже обычной физкультуры. А ведь я в тринадцать лет мог спокойно три-четыре раза подтянуться на одной руке и задержать дыхание на пять, а то и шесть минут. Ладно, это мы исправим. Со временем.
Тихо, чтобы не разбудить маму, встал с кровати. Сделал шаг, второй. Тело слушалось, голова не кружилась. Небольшая слабость, но это пройдёт. Сколько я спал, интересно? Потом, потом, сначала туалет. Поискал глазами какую-нибудь обувь, не нашёл. Ну и ладно. Прошлёпал босиком к двери по крашеным чисто вымытым доскам пола, нажал на ручку. Дверь отворилась.
Надо же, не скрипит. Затворять не стал, только прикрыл. Вышел в коридор. Те же крашеные в тёмно-коричневый цвет доски пола, белые стены. Двери палат слева, окна (я насчитал четыре) справа. Первый этаж. За окнами какие-то голые кусты, мокнущие под мелким дождиком. Несколько деревьев, разбросанных по лужайке там и сям. Тоже голых. Поздняя осень? Тёплая зима? Ранняя весна? За кустами и деревьями виднеется ровная утрамбованная земляная площадка с сеткой посередине.
Волейбольная, всплывает слово.
Земля на площадке раскисла от дождя – не поиграешь.
За площадкой – грязно-белый сплошной забор. Не высокий – в мой рост, пожалуй. В мой теперешний рост.
В конце коридора – стол и стул. Ни на стуле, ни поблизости – никого. Я один.
Ладненько.
Неслышно, аккуратно, с пятки на носок, иду по коридору. Здесь довольно тепло – батареи отопления, расположенные под окнами и выкрашенные белой краской (любят здесь белый цвет), работают нормально. Прикладываю руку к одной из них. Горячая. Откуда-то мне известно, что по ним бежит нагретая в котельной вода. Чем греют, интересно? Электричество здесь есть – вон лампочки в стеклянных плафонах под потолком, и выключатель на стене. Выключатель как раз слева от двери, на которой тёмно-красной краской неровно намалёвана буква «м». Значит, для мужчин. В том числе и для меня.
Щёлкаю выключателем, захожу. Две кабинки, закрытые на невысокие фанерные дверцы, выкрашенные всё той же белой краской. Справа – раковина. Над ней – медный кран с белым фарфоровым вентилем. Из прямоугольного зеркала над раковиной на меня уставился вихрастый русоволосый мальчишка. Чуть вздёрнутый нос, серо-зелёные глаза под тёмными бровями, твёрдый подбородок с ямочкой посередине.
Так вот ты какой, Серёжа Ермолов, сын Петров. Симпатичное лицо, меня устраивает.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Мама. Чудесное исцеление. Папа. Своя чужая память. Совпадения и различия. Дом
Пол в туалете выложен мелкой керамической плиткой невзрачного синеватого цвета. Стены покрыты снизу, примерно до высоты моего подбородка, зелёной краской с тонкой синей окантовкой, выше – белые, как и потолок. Чистые стены, кстати, ремонт, что ли был недавно?
Открываю дверцу кабинки. За ней – унитаз с поднятой седушкой из многослойной фанеры. Над ним, высоко, – бачок со сливной ручкой на цепочке.
Терпеть уже нет никакой мочи. Быстро опускаю седушку, снимаю трусы, сажусь. Уф, успел…
Пока суд да дело рассматриваю фанерный «карман», пришпандоренный к стене на расстоянии вытянутой руки. «Карман» набит обрезками и обрывками газет, которые используют здесь вместо туалетной бумаги. Протягиваю руку, вытягиваю один. В глаза бросается название: «Красная звезда». Сверху, над названием, лозунг – «За нашу Советскую Родину!». Курсивом, я знаю, что курсив – это такой наклонный шрифт, и уже не удивляюсь тому, что знаю. Видать, мальчик Серёжа был начитан, и часть того, что знал он, теперь буду знать и я. А может быть, и всё. Пусть и не сразу.
Перевожу взгляд ниже.
«ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ОРГАН МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ СОЮЗА ССР»
Ещё ниже, мелким шрифтом: «29 октября 1969 г., воскресенье». Правее: «Цена 2 коп.». И ещё ниже – кусок чёрно-белого фото. Видны два атакующих танка и цепь пехоты, идущей за ними.
Значит, сегодня 29 октября 1969 года, и я нахожусь в Союзе ССР или в Союзе Советских Социалистических Республик – великой и даже величайшей стране на планете Земля. Третьей планете Солнечной системы.
Дверца в память Серёжи Ермолова, советского пионера, ученика школы номер тридцать один города Кушки – самой южной точки Советского Союза, слегка приоткрылась.
Итак, сегодня двадцать девятое октября тысяча девятьсот шестьдесят девятого года…
Точно?
Хм, скорее всего, нет. Газета сильно пожелтела, что говорит о том, что она никак не сегодняшняя. Возможно, прошлогодняя или даже старше. Откуда я знаю? Бумага – она и на Гараде бумага, тоже желтеет от солнца. Да и Серёже Ермолову это известно, не маленький.
– Серёжа! – через две закрытые двери до меня долетел женский крик. – Серёженька!!
Ага, мама проснулась. Увидела, что меня нет и теперь сходит с ума от беспокойства. Женщины. Везде одинаковые. Что ж, пора выходить.
Вымыть руки после туалета я смог, а вот вытереть было нечем. Посему обтёр о трусы и повязку на груди. Мельком глянул в зеркало, подмигнул своему отражению и вышел.
– Серёженька! – мама кинулась ко мне по коридору, добежала, хотела обнять порывисто, но вовремя затормозила. – Ты встал? Сам? Ты с ума сошёл⁈ Как ты себя чувствуешь? А ну-ка быстро в постель!
Всё это она выпалила практически без пауз, глядя на меня встревоженными серо-зелёными глазами – того же цвета, что и у меня.
– Встал. Сам. Не сошёл. Прекрасно. В постель не пойду – надоело, – я улыбнулся, шагнул к маме, обнял её.
Она громко всхлипнула и обняла меня в ответ. Мы оказались почти одного роста, я даже чуть выше.
Я погладил маму по волосам:
– Не плачь, мам, всё хорошо, правда, ничего не болит, только все бока отлежал. Лучше пошли в палату, поможешь все эти повязки снять. Чешется под ними – сил никаких нет терпеть. Только это… скажи, пожалуйста, какое сегодня число?
– Семнадцатое
