Тибальт, попеременно показывая рукой то на море, то на корму фрегата, начал что-то возбуждённо рассказывать на ломаном испанском языке.
– Этот несчастный корабль дважды уносило далеко в открытый океан, а потом снова выбрасывало на берег, – приступил к переводу Иванов. – Сперва пришёл очень сильный гром. Такой сильный, что у многих людей из ушей потекла кровь, некоторые без чувств падали на землю. Далеко в океане к небу поднялись три столба чёрного дыма. Откуда там взялся дым? Никто не знает. Эти столбы совсем недолго стояли над океаном, пропали ещё до прихода первой волны…. Гром и грохот ещё не затих до конца, а всё вокруг очень сильно тряхнуло, земля закачалась под ногами, по ней побежали извилистые трещины. Некоторые были очень широкими, неосторожные люди падали в них и исчезали – навсегда…. Потом – один за другим – стали рушиться дома. Люди, те, кто остался в живых, побежали из города прочь. Вскоре толчки стихли, а в океане появилась волна. Она была не очень высокая, гладкая такая…. Но около самого берега волна вдруг резко выросла, словно бы – встала на дыбы, став при этом выше столетних дубов…. Она ударила в берег с ужасной силой, разрушая дома и строения, вырывая с корнями вековые деревья. Все портовые укрепления были разрушены, половину пушек уволокло в океан, другую половину выбросило далеко на берег. Теперь, если придут жестокие пираты, то обороняться от них будет очень трудно…. На берег выбросило два с половиной десятка разных кораблей: бригантин, бригов, фрегатов, даже один многопушечный испанский галеон, перевозивший серебряные слитки. Потом пришла вторая гигантская волна, за ней – третья. Причём вторая – всё, что могла – утаскивала, отступая, за собой в океан, а третья, наоборот, выбрасывала…. Первая волна надвигались медленно, и Тибальт – вместе со всеми своими многочисленными родственниками и лошадьми – успели забраться на высокий холм, с которого и наблюдали за всем происходящим…
Консепсьон был разрушен до самого основания. Вокруг – на месте двух и трёхэтажных красивых домов – лежали высокие груды красного и красно-коричневого кирпича, обломки розовой и светло-кремовой черепицы. Характерный, чуть сладковатый и приторный запах однозначно указывал на то, что далеко не все трупы погибших людей были извлечены из-под рухнувших стен и крыш.
Вокруг было безлюдно и бесконечно тоскливо, только несколько худых и медлительных мужчин, одетых в жалкие лохмотья, вяло копошились в развалинах католического собора.
– Уплывать надо отсюда, чем быстрее – тем лучше! – недовольно вздохнул Ухов. – На этих развалинах, наверняка, даже продовольствием не разжиться. Ещё большой вопрос, удастся ли запастись чистой питьевой водой. Надо будет попробовать – отыскать в тутошней пампе подходящие родники…
Когда они – уже ближе к вечеру – прибыли в лагерь (человек, долго плавающий по бурным морям, сочтёт за благо – провести лишнюю ночь на твёрдом берегу, где не донимает противная качка), к Егору подошли Гертруда Лаудруп и Наоми.
– Уважаемый сэр командор! – вежливо обратился Герда. – Завтра у нашей Наоми-сан – день рождения…
– О, примите самые искренние поздравления! – тепло улыбнулся Егор.
– Спасибо, моя добрая господина! – залопотала японка. – Спасибо! Моя очень, очень рада! Моя – приглашать тебя, приглашать – всех…
– Куда – приглашать? Я буду рад прийти в гости к такой милой девушке.
– Наоми хочет завтра устроить что-то вроде маленького пикника на природе, здешние горы ей напомнили родину, – пояснила Гертруда. – Отойдём от берега океана на десять-пятнадцать миль, найдём ровную и весёлую полянку – на высоком берегу горного ручья. Наловим там рыбы. Если повезёт, то по дороге застрелим какую-нибудь дичь. Конечно же, приглашаются все желающие! Детям, я думаю, эта прогулка тоже понравится. Как вы, Александр Данилович, относитесь к нашей задумке?
– Что ж, дружеский пикник – дело, однозначно, славное и полезное! Отдохнём немного, развеемся…. Я попрошу туземного Тибальта, чтобы он проводил нас к подходящему местечку. Думаю, что за отдельную плату он нам предоставит и надёжных мулов, чтобы можно было прогуляться налегке. А здесь мы оставим за старшего шкипера Емельяна Тихого, пусть его матросы займутся пополнением запасов питьевой воды из родников.
«Завтра – двадцать второе июня!», – непонятно к чему напомнил непредсказуемый внутренний голос. – «День летнего солнцестояния, как-никак! Вернее, зимнего, по-местному исчислению…».
В путь они тронулись сразу же после завершения завтрака, часов в десять утра. Погода была – по зимнему времени – отличная: полное безветрие, безоблачное голубое небо, воздух прогрелся примерно до девяти-одиннадцати градусов тепла, обещая к полудню и все плюс пятнадцать.
Короткую походную колонну возглавлял седовласый Тибальт, ведший за уздечку низкорослую лошадку, увешенную многочисленными бубенчиками и колокольчиками. На длинном седле, расположенном на спине лошади, вольготно разместились, изредка громко и синхронно повизгивая от восторга, Катенька Меньшикова и Лиза Бровкина.
– Кобылка, что шагает перед нами, называется – «мандрина», – с важным видом объяснял Фролка Иванов, который ещё с вечера обо всём предусмотрительно расспросил проводника. – Лошади этой породы просто незаменимы в горах: они за одну двадцатую часть мили чувствуют, что впереди находится глубокая пропасть, или, к примеру, просто широкая расщелина. О чём тут же незамедлительно и докладывают хозяину – усердным мотаньем лохматой головы.
– Зачем же этой невзрачной лошадке столько звонких колокольчиков и бубенчиков? – спросил любознательный Томас Лаудруп.
– Это на тот случай, когда на извилистые горные тропы опускается густой туман. Караван послушно идёт следом за мандриной – на звук её колокольчиков и бубенчиков. Если звон становиться громче и чаще, то это обозначает, что умное животное предупреждает о смертельной опасности…
Справа от Тибальта, чуть отстав, шёл рыжебородый шведский охотник с заряженным ружьём в руках. Дальше следовали Егор, его сын Петька и Томас Лаудруп. За ними, выстроившись в ровную цепочку, размеренно трусили четыре ушастых мула, гружённые всякой всячиной и подгоняемые хворостиной шустрого подростка-пеона. Отстав от пеона метров на пятнадцать-двадцать, шагали Людвиг Лаудруп, Ерик Шлиппенбах, Ванька Ухов-Безухов, Санька, Гертруда и Наоми. Японка сменила деревянные сандалии на обычные туфли на плоской подошве, а привычное кимоно – после долгих уговоров – на одно из простеньких Санькиных платьев и тёплую старенькую накидку Гертруды. Замыкали колонну пятеро русских солдат – с ружьями наперевес.
