На востоке – почти по ходу движения каравана – поднимались остроконечные чилийские горы, украшенные белоснежными пятнами снегов. Вскоре натоптанная тропа повернула в узкую долину, склоны которой густо заросли высокими фиалковыми деревьями и кустами южноамериканского дурмана.
Неожиданно где-то наверху раздался неясный шум, по пологому склону покатились камни, между тёмно-бордовой листвы фиалковых деревьев замелькали молочно-белые мускулистые тела. Ещё через мгновение вразнобой загремели ружейные выстрелы.
– Есть, одна упала! – радостно объявил Ухов. – Это я срезал! Точно говорю, мой это был выстрел…
Ванька и Фрол тут же полезли вверх по склону, и минут через восемь-десять, не без труда стащили на тропу крупную безрогую козу, покрытую неправдоподобно-белоснежной шерстью, непривычно длинной и очень красиво блестевшей на солнце.
– Это чилийская вигонь, она же – знаменитая южноамериканская альпака, – со знанием дела пояснила всезнающая Сашенция. – Здешняя горная коза, у неё вкусное мясо и очень тёплая шерсть. Так в толстой книге было написано, и рисунок козы присутствовал…
– Ой, какая красивая! – всплеснула ладошками рыженькая и курносая Лиза Бровкина. – Зачем же вы её убили, дядечка Ухов-Безухов?
– Дык, это…, – замялся Ванька, смущённо отводя в сторону бесшабашные и наглые глаза. – Чтобы покушать немного…. Совсем чуть-чуть, чтобы окончательно не помереть от голода…. Опять же, Александр Данилович велели – застрелить какую-нибудь достойную дичь….
– Дядя Саша! – девочка неодобрительно посмотрела на Егора. – Прикажите, чтобы сегодня другие дяденьки больше никого не убивали! Прикажите! Нам же хватит на всех – этой козочки?
– Хватит! – подтвердил Егор.
«Как же Лиза похожа на свою матушку покойную!», – загрустил впечатлительный внутренний голос. – «Ну, вылитая Луиза! Волосы, голос, интонации, повадки…».
Уже после полудня путники по узкому мосту перешли через бурную речку, наполненную чистой и прозрачной водой: на светлом каменистом дне были отчётливо видны тёмные спинки крупных рыбин, уверенно преодолевавших речное течение.
Ещё через семьдесят-восемьдесят метров лощина резко закончилась крутым обрывом, с которого открывался незабываемый вид: почти плоские, чуть голубоватые бесконечные поля, на которых паслись неисчислимые стада каких-то крупных животных.
– Эти чилийские равнины называются – «льяносы». На них пасутся одичавшие лошади, коровы и буйволы, – пояснила Санька. – Кстати, наш туземный дружок Тибальт настойчиво советует – остановиться на пикник именно здесь. А что? Очень даже миленькое местечко. Есть чистая вода, вдоль реки я видела сухие деревья, рыба – присутствует. Опять же, завтра утром будет и возвращаться к океану совсем недалеко…
Наоми медленно подошла к одинокому дереву, росшему на краю обрыва и, вдруг, разволновалась, неуклюже заплясала на одном месте, чуть заикаясь, объявила:
– Т-такие же дикие сливы…. Почти – т-такие же…. Расти в моей Япония.
Ягоды чуть подвяли. Зима…. Ничего, моя будет делать из них – вкусная напиток. Очень вкусная…
Дел хватило на всех. Рядовые бойцы занялись установкой палаток для ночёвки и заготовкой дров для походных костров. Егор и Людвиг Лаудруп начали разделывать тушу застреленной – тремя меткими пулями – вигони. Все остальные, включая детей, отправились к реке – пытать своё рыбацкое счастье – под руководством старого Тибальта.
А Наоми, за которой Егор наблюдал исподволь, занялась приготовлением обещанного японского напитка. С веток дерева она тщательно оборвала все ягоды (получилось два брезентовых ведёрка, предусмотрительно прихваченных с собой), аккуратно вынула из собранных плодов все косточки. Потом из толстой ветки всё того же сливового деревца – с помощью острого ножа – японка сноровисто изготовила что-то вроде обычного пестика и тщательно растёрла в бронзовом тазике ягоды в густую кашицу. После этого она с брезентовым ведром сходила к реке, залила получившуюся массу холодной водой и пристроила бронзовую ёмкость над пламенем костра.
Когда жидкость в тазике начала, закипая, чуть слышно булькать, Наоми тщательно, заранее оструганной палочкой перемешала содержимое посудины, сняла со своей длинной шеи кожаную сумку, чуть слышно щёлкнув замочком, раскрыла её и достала маленький фарфоровый флакончик. Вытащив пробку, японка капнула в закипающий напиток несколько капель какой-то вязкой жидкости.
«Будем надеяться, что это не яд!», – неуклюже пошутил внутренний голос. – «Иначе она делала бы это максимально осторожно и незаметно. Наверняка, просто безобидная вытяжка какого-нибудь пряного растения, не более того…».
Минут через сорок-пятьдесят от речного берега вернулись – весёлой и шумной гурьбой – остальные участники пикника, гордо демонстрируя свою добычу: шесть замечательных пятнистых форели, каждая из которых весила не менее килограмма.
– Одну я поймал! – похвастался Петька. – Ещё одну – мама. А Катька у нас теперь вся такая расстроенная из себя: у неё рыбина сорвалась. У самого берега…
– Ничего, Катюша, не переживай! – успокаивающе подмигнул дочери Егор. – Мы с тобой завтра утром, пока все ещё будут спать, сходим на речку и поймаем самую большую рыбину. А вот сковороды у нас нет. Придётся, наверное, сварить обычную уху, раз такое дело…
– Не люблю уху! – громко оповестила Лиза Бровкина, которой не пришлось порыбачить (тяжёлая удочка выпадала из слабых детских ручонок), и по этому поводу она решила немного покапризничать. – Хочу жареной рыбки. Хочу! Хочу! Хочу!
Помог Тибальт: нарвал в ближайшем кустарнике охапку крупных листьев, внешне напоминавших обыкновенный российский лопух, ловко почистил и выпотрошил рыбин, плотно завернул их в листья, после чего ножом выкопал в земле неглубокую ямку, уложил в неё завёрнутую форель, сверху тщательно присыпал ярко-алыми углями из костра.
Тем временем женщины расстелили на низенькой, лимонно-зеленоватой траве несколько узких холстин, игравших роль скатертей, расставили по их периметру разномастные тарелки, кружки и фужеры, разложили ножи, вилки, и ржаные морские сухари, пропитанные оливковым маслом, к которым все – за время долгого плавания – уже успели привыкнуть. По центру красовались четыре длинных серебряных блюда: два – с крупными кусками зажаренной на углях вигони, два – с запечённой форелью.
Оглядев получившийся натюрморт критическим взглядом, Санька только недовольно вздохнула:
– Прошу вас, высокородные господа и дамы, присаживайтесь! Эх, какие пикники мы устраивали в нашем василеостровском поместье! И в нашей Александровке, так любезной сердцу…. Помнишь, Саша?
