Ятвяги обязались уплачивать дань и строить города — крепости для русских гарнизонов на своих землях. Здесь и сейчас я не спешил повторять прошлогодний опыт с массовыми депортациями. Во — первых, в смоленских землях литовцев уже хватало с избытком. Во — вторых, что самое главное, монголы стояли у порога, и затевать сейчас насильственные переселенческие программы было бы не слишком умно с моей стороны. Всему своё время … А часы уже начали обратный отсчёт для пока ещё независимых западно-литовских племён.
Глава 10
С отрядами пруссов наше войско уже не раз сталкивалось. От восточных литовцев те же пруссаки мало чем отличались, разве, что только ещё большей степенью своей дикости! Цивилизационное влияние полоцких земель практически не распространялось на западно — литовские племена из — за их географической удалённости. Эти земли по — прежнему оставались краем воинственных язычников, которыми управляли их жрецы. Центральную власть над одиннадцатью прусскими племенами осуществлял верховный жрец («Криве — Кривайте») бога Перкуно.
Разгромленные в приграничных боях пруссы откатывались на северо — запад, их путь отступления был отмечен горами трупов и сожжёнными городками и деревнями. Широко развёрнутые колонны наступающих полков регулярно подвергались частым нападениям, вступали в мелкие стычки с рейдовыми отрядами неприятеля.
Развёрнутые веером полки следую по нисходящим маршрутам, сошлись в единый кулак вблизи Ромове, являющимся резиденций верховного жреца и одновременно главным святилищем всего племени. Именно здесь и произошло генеральное сражение. Несмотря на то, что пруссам удалось загнать отряд конных ратьеров — разведчиков в болото и перебить его там, бог Перкуно от пруссов отвернулся, битва при Ромове была ими проиграна. Разгромленные язычники решили, что их бог — громовержец Перкуно на нашей стороне, сполна ощутив на собственной шкуре действие русской артиллерии.
Я восседал в своей палатке на резном деревянном позолоченном троне. Четверо пленных кунигасов затравлено смотрели, ожидая моих слов, слов победителя.
— Вы сокрушены, а потому у вас два пути на выбор. Первый путь — и дальше оказывать нам сопротивление, повторив судьбу восточных литовских племён — быть обращёнными в рабство и изгнанными из собственных земель. Второй путь — присягнуть мне и России, сохранив то немногое, что у вас ещё осталось. Вы будете платить дань Смоленску, строить в своих землях города и крепости для русских войск, а мы будем гарантировать вам защиту от поляков и прочих немцев.
Кунигасы переглянулись, сделав пол шажка вперёд, вышел седобородый вождь.
— Мы не хотим становиться данниками русичей, но согласны заключить с тобой союз …
— Союз с вами меня не интересует, — сразу и грубо перебил пленного. — Вы проиграли и заплатите за это так или этак, службой мне или собственной кровью. Вот и весь ваш выбор! Положить всех до последнего прусса в боях или склонить свои выи передо мной.
Старик гневно засверкал глазами, но смолчал. Подал голос второй пленник.
— Государь, — начал говорить он мне посредством находящегося рядом переводчика. — Мы не властны принять такое важное решение без созыва Совета всех племён и утверждении его Криво — Кривайте.
— Созыв Совета племён отныне будет запрещён! Кунигас каждого прусского племени обязан явиться лично ко мне и принести клятву — и свою языческую и христианскую.
Пруссы в удивлении выпучили глаза, ведь христиан среди них не водилось.
— Да — да, вы не ослышались, каждый вождь должен принять православие вместе со своей дружиной. Но сильно по этому поводу не переживайте! Монахов и церковнослужащих из пруссов делать никто не собирается. Достаточно будет от ваших людей принятия православия и внешнего следования церковным обычаям. Никто вам не будет запрещать тайком приносить требы в свои древние святилища. Люди со временем сами осознают свои заблуждения и всем сердцем примут истинную веру!
В этом отношении многие русичи, как говорится, и сами не без греха. На Руси по сей день, спустя три века после принятия христианства, сохраняется православно — языческий двоеверный синкретизм. Поэтому глупо ждать, что вчерашние язычники вдруг и сразу станут образцово — показательными христианами.
— Все прусские вожди вступят в боярское сословие, им будут выделены наследственные вотчины. Численность боярских отрядов — дружин будет ограничена существующим ныне законом …
— Вашим законом! — вскипел седобородый, и дёрнулся было в мою сторону, но был тут же исполосован, а местами и порублен, ударами мечей и бердышей моих телохранителей.
Оставшиеся трое кунигасов стояли не шелохнувшись, забыв даже дышать.
— Вот, что будет с несогласными! — ленив жестом руки я указал на сочащийся кровью труп. — Отныне вы все будете жить по моим правилам или …, — я затянул паузу, — не будете жить вовсе!
Трое кунигасов согласились на все выдвинутые им условия. Сначала они поклялись в верности по своему языческому обряду, затем, приняв обряд крещения, поклялись согласно христианским традициям. Обряд крещения прошли и другие пленники, всех несогласных тут же утопили в прорубях. Каждому литовскому кунигасу, точнее, теперь уже боярину, я выделил принявших православие пленных воинов и отпустил их всем скопом в родные земли — племена, переименованные в уезды, с целью приведения всех сородичей к повиновению новой власти.
Вслед за пленёнными вождями вскоре и родовая верхушка пруссов, другие вожди восточно — прусских племён, напрочь разуверившиеся после проигранных ими битв не только в древних родовых богах, но и в своих собственных силах, стали добровольно переходить на нашу сторону.
Оставалось сделать последний шаг — разобраться с Тевтонским орденом, затихорившимся явно не к добру. То, что тевтоны готовятся дать моим войскам бой, было известно сразу из нескольких источников, особо ценную информацию приносили нам пруссы. Единственным, что оставалось непонятным, так это, почему они тянут время и всё ещё не атаковали нас, в то время как мы «прихватизировали» весь их «задний двор»? Единственное логическое объяснение, которое я находил этому затишью, заключалось в том, что тевтоны ждут подкрепления или наступления лета, или ещё чего, чёрт их знает! Не знаю, о чём думал фон Зальце, но нашему завоеванию восточной Пруссии тевтоны никак не препятствовали.
Встреча с тевтонским рыцарством состоялась в устье Эльблонга, рядом с недавно основанной орденцами крепостью Эльбинг. Как назло, сырой, насыщенный влагой ветер пригнал с Балтики свинцовые тучи, которые сразу разверзлись над изготавливающимися к бою противоборствующими войсками, и полило как из ведра.
Вместе с частью ратьеров и резервным 10–м Дорогобужским батальоном я разместился на пригорке, прямо за спиной наших полков. Основная масса нашей конницы была скрыта от врага за перелеском. Намокший стяг висел на шесте словно тряпка. Я поёживался, дождевые струи проникали в поддоспешник, холодили тело. Кони под ратьерами фыркали, нетерпеливо перебирали ногами.
Начинать атаку первым я не собирался, хотелось переждать дождь, укрепиться на позициях и самое главное — вновь обрести возможность полноценно использовать нашу артиллерию. Но у немцев на этот счёт было совсем иное мнение. Для подкованной рыцарской конницы дождь не являлся большой проблемой, они вполне могли проскакать и по мокрому насту и даже льду.
— Государь, немцы двинулись!
Я молча кивнул головой.
Затрубили рога, загрохотали барабаны с бубнами, живой клин медленно тронулся с места сначала шагом, вскоре конница перешла на рысь, а затем и на галоп. Белые плащи рыцарей с чёрными крестами, белые попоны коней сливались с грязным, подтаявшим снегом. Неукротимый железный поток тевтонов, казалось, был готов смести с лица земли всё живое. От этого зрелища дрожали не только люди, но и сама земля, избиваемая копытами разгорячённых скакунов.
Гуляй — город, который прекрасно подошёл бы для отражения конной атаки, ещё раньше был разобран из — за начавшейся оттепели. Гуляй — городские щиты установленные на полозьях и санях просто не могли нормально передвигаться по грязи. Поэтому они были пущены на сооружения крепостиц — острожков в прусских землях. Из — за обрушившегося проливного дождя наша артиллерия выглядела лишь жалким подобием себя самой. Не смотря на все усилия застигнутых врасплох пушкарей, по сохранению пороха сухим, открыла стрельбу, наверное, лишь каждая десятая пушка. Такой редкий огонь не смог остановить тевтонскую железную машину.
