ко мне. Ха! Интеллигент… И протягивает такой коробочку, главное… Грязную, чем-то вроде сажи вымазанную. Сам же измарал и мне сует.
— Нет уж, Валентин, оставьте себе, — говорю, — Кушайте с булочками…
— Не понял? — и зенки на меня сквозь окуляры свои толстенные пучит, будто я с планеты Плюк и говорю с ним на чатланском.
— Предмет сей, Валентин Ефграфович, — неспешно начал объяснять я несмышленышу прописные истины собако-розыскного дела, — не годен теперь для занюхивания. Ты же сам следочки все зауничтожил. Запашок своим душком перебил.
— А-а, — перестал хмуриться «студент», — вы про это… Нет, нет, ничего страшного, что я его обработал дактопорошком. Во-первых, я был в перчатках, а во-вторых, нос собаки — это тончайший ольфакторный детектор. Он может различать смеси запахов до двадцати человек на одном объекте.
Вонючие пассатижи! Вот тебе, бабушка, и Мухтарьев день! Сроду не знал, что пёсье племя такое разборчивое в плане ароматов. Но делать нечего, вздохнул я про себя да и взял коробку.
В это время в дом ввалился молодой, но мятый здешний «аристократ» — в пиджаке на босу грудь, трико и тапках.
— Петруша! — кинулась к нему потерпевшая. — Горе-то какое! У нас ложки украли Александровские.
— Знаю, маман, — хмуро кивнул тот и сел на табурет отдышаться. — Видел я их… Как раз домой из конторы возвращался, глядь! А они со двора нашего идут, оглядываются.
— Кто — они? — впился в него взглядом оперок.
— А я почём знаю? — сынок потерпевшей пожал плечами и почесал за ухом, словно пёс. — Один здоровущий такой, что штангист Власов, второй наоборот — квелый и сутулый, будто бревном пришибленный. Двое незнакомых морд. Шмыг с нашего двора и — бочком-бочком по улочке…
— А ты что же? Не остановил? — морщился Трубецкой.
— А как я их остановлю? В рукопашную? У меня и так зубов не хватает, а не старик еще. Ну, пуганул чуток, крикнул в спину, что ментов, то есть милиционеров вызову. Те тикать, я за ними. Чую, что сперли чего-то из хаты, а чего не знаю. Не догнал, они за территорию «Промтехники» сиганули. А там кусты, буераки и полынь. Потерял их… Больше ничего не пропало, маман?
— Ох, Петруша, зачем ты за ними бежал? А если бы они тебя тюкнули?… — лицо у женщины ещё больше вытянулось.
— Ложки дороже, мама. Они нам от бабушки достались. А той от своей бабушки, — сын смахнул накатившую слезу.
— Да бог с ложками, ты у меня самое дорогое. Только не пей больше. Ладно? Как и договаривались.
— А вы лица запомнили? — продолжал Трубецкой. — На кого похожи?
— Да какой там лица? — обдувал себя полами пиджачка потерпевший. — Только со спины видал, как портки сверкают.
— Во что одеты? Опишите предметы одежды…
Вроде мерзкий оперок, а вопросы-то дельные задает. Но все равно не те, я бы по-другому спросил. Да и ладно, сами разберутся.
Я в это время тоже осмотрел комнату. Походил для виду, открыл холодильник. Шпроты, кастрюльки и банка молока. Возле холодильника нашел кусок смятой газеты. Плотненько так смятой. Стал размышлять…
Трубецкой повернулся ко мне:
— Морозов, че застыл? Выпускай псину… Пускай коробочку понюхает и до «Промтехники» прогуляется.
— Есть выпускать псину! — козырнул я, а летёха опешил, подвох чуял в моем подчинении.
Никакого подвоха нет, просто на душе радостно, ведь я, в отличие от этих олухов, уже знаю, кто спёр ложки.
— Скажи, Петруша, — обратился я к великовозрастному сынку потерпевшей. — А эти двое, случайно, не в кирзачах были? Стоптанных? Один такой большенький, а второй, что пигмей из «Клуба кинопутешествий», да?
— Да, так и есть, — закивал Петруша. — В точку вы описали…
— И еще у одного кепка была… — прищурился я.
— Была кепка, только он ее в руке нес, держал, чтобы не слетела, когда деру дал. Предусмотрительный, зараза такая.
— А ты откуда их знаешь, Морозов? — вскинул на меня соболью бровь Кудрявый.
И смотрит, как на фокусника.
— Так видели мы их, чуть загодя, когда на машине сюда ехали.
— Как — видели? — выдохнул оперативник.
— Известно как, в окошко машины. А я еще смотрю — бегут граждане, торопятся. Не понял такой, в чем сыр-бор.
— Да, да, — кивал Петруша, — как дали стрекача — ищи ветра в поле. Они ложки сп**дили!
Следователь что-то там захмыкал.
— Ироды! — опять зарыдала без слез потерпевшая, утирая глаза хвостами ситцевого платка.
— Не местные, — кивнул оперок.
— Их надо задержать и дактилоскопировать, — заключил четырехглазый Валентин. — Сравнить с отпечатками на коробке.
— Пойду по следу, — объявил я и вышел.
Открыл кандей УАЗика, водитель даже бровью не повел. Под летним солнышком, привалившись к баранке и задвинув фуражку подальше, он дремал.
Мухтар пулей выскочил из закутка. О,как работать хочет, подумал я, но пёс обежал бобик, таща меня на поводке. Обнюхал колесо, задрал ногу и сделал свои пёсьи дела. Затем снова понюхал, уже другое колесо, чуть отошел. В травку, потом потянул к кустикам, к забору… и сделал более серьезные дела.
Отряхнулся, зажевал травину и деловито побежал вдоль улицы, будто меня и нет на том конце поводка.
А я есть! Уперся ногами в землю, как Муромец, когда соловей сдуть его пытался.
— Стоять! — скомандовал я, но, вспомнив слово из фильма про границу, поправился: — Рядом! Рядом, говорю!
Мухтар остановился, вернее, натяжение ошейника его притормозило. И замер, но «рядом» не сделал. Ну и ладно, на первый раз и так сойдет. А мне надо провести кое-какие розыскные мероприятия.
Побрел я по улочке. Пустынно, все на работе. Навстречу мужичок. Чуть шатается и подозрительно о березку опирается. Остановился он, пригляделся. Увидел органы с собакой и смыться захотел, да куда там… Пока он шаг, мы с Мухтаром — два. От нас бесполезно бегать, у нас с псом на двоих — шесть ног и хвост.
Догнал я «партизана», тот стоит и в руках кепку мнет, в глаза честно смотрит.
— Ты чего, отец, бегаешь от милиции? Убил кого? — грозно, по-лейтенантски, спросил я.
— Дык… Это… В отрезвитель не хочу, у меня с прошлого раза еще не уплочёно. Да и привязывают там к койке меня, не люблю, когда привязывают.
