Как я ошибалась, надеясь найти покой в Антиньере. Кучер того дилижанса слишком хорошо знал свое дело. Слухи о революции снова настигли нас.
Глава десятая
Мы пробыли у матушки в Сен-Кристофе понедельник и вторник, а в среду двадцать второго июля, поскольку ни о каких разбойниках в этих краях не было слышно, брат решил не откладывать дальше наше возвращение. Но вместо того, чтобы ехать по старому пути, через Шартр и Сен-Кале, мы отправились на запад, в Ле-Ман, чтобы узнать последние новости из Парижа.
– Если выборщики в Ле-Мане образовали комитет с целью сместить муниципальные власти, Пьер обязательно будет в этом замешан, можно не сомневаться, – сказал Робер. – А они непременно свяжутся с Парижем. Я считаю, что больше нельзя терять времени, нужно немедленно отправляться.
Мне очень не хотелось уезжать, но я понимала, что выбора у меня нет. Матушка достаточно ясно выразила свою мысль: мне следует возвращаться в Шен-Бидо, ибо это мой долг: и я предпочла бы встретиться с целой бандой разбойников, только бы не заслужить ее неодобрение. За Жака я не беспокоилась, он уже ходил хвостом за матушкой, и ему так не терпелось бежать в поле и помогать убирать хлеб, что он едва мог выдержать несколько минут, чтобы попрощаться со мной и с отцом.
Не знаю, кто охраняет нас на небесах – Великий ли Архитектор вселенной, как говорит Пьер, или Пресвятая Дева и все святые, как с детства учила меня матушка, но я всегда думаю, как это счастливо и милосердно, что высшие силы, управляющие нашей жизнью, кто бы они ни были, скрывают от нас будущее. Никто из нас не знал, что этому восьмилетнему мальчику будет двадцать два года, когда он увидит своего отца в следующий раз, и никто не подозревал, какой горькой и безрадостной будет эта встреча. Что же касается матушки, то она обнимала своего сына в последний раз.
– Ты потерял свою Кэти, – сказала она ему. – Постарайся удержать то, что у тебя осталось.
– Ничего не осталось, – ответил Робер. – Вот почему я привез к вам своего сына.
Он больше не улыбался и уже не казался молодым – ему вполне можно было дать его сорок лет. Может быть, этот его отрешенный вид, равнодушие к другим людям были только фасадом? Никто не знал, как много из того, что составляло его юность, ушло в могилу вместе с Кэти.
– О нем-то я позабочусь, – сказала матушка. – Хотелось бы верить, что о себе ты позаботишься сам.
Мы погрузились в повозку, поднялись из Антиньера вверх по склону и выехали на дорогу. Оглянувшись назад, мы увидели, что бабушка и внук стоят, взявшись за руки, рядом и прощально машут нам, и мне показалось, что они олицетворяют собой все, что есть на свете прочного и постоянного в прошлом и будущем, в то время как нашему собственному поколению – Робера и моему – не хватало устойчивости, мы были во власти, на милости событий, с которыми порою не могли справиться.
– Мы находимся совсем недалеко от Шериньи, где я родился, – сказал Робер, указывая бичом куда-то вправо. – Маркиз де Шербон не оставил наследников. Я забыл спросить у матушки, кто теперь владеет имением.
– На заводе, по-моему, до сих пор хозяйничают наши кузены Ранвуазе, сказала я ему. – Можно заехать и посмотреть, если хочешь.
Робер покачал головой.
– Нет, – сказал он. – Что прошло, то прошло. Но шато и все, что с ним связано, сохранится у меня в душе до самой моей смерти.
Он стегнул лошадь, заставив ее бежать быстрее, и я подумала, что до сих пор не знаю, какими чувствами были продиктованы его слова – была ли это зависть или тоска по прошлому; оставался ли шато де Шериньи предметом его вожделений, или же ему хотелось его разрушить и уничтожить.
Мы приехали в Шато-дю-Люар, городок, где была рыночная площадь, и сразу же оказались в гуще самых противоречивых слухов. На площади перед ратушей собралась огромная толпа, и люди кричали: "Да здравствует нация! Да здравствует Третье сословие!", но как-то смущенно и растерянно, словно эти слова были талисманом, который должен отвести беду.
Был базарный день, и там, должно быть, происходили какие-то беспорядки, поскольку кое-где прилавки были опрокинуты, повсюду бегали куры, которые вырвались на свободу и путались у всех под ногами; женщины плакали, а одна из них, посмелее, чем остальные, грозила кулаком в сторону мужчин, которые бежали по направлению к ратуше.
Наш шарабан, чужой в этом городке, сразу же оказался в центре внимания, нас тут же окружили, спрашивая, какие дела привели нас в город, а один молодчик схватил нашу лошадь за узду и непрерывно дергал, заставляя животное пятиться назад, и при этом кричал нам: "Вы за Третье сословие или нет?".
– Конечно, – отвечал мой брат. – Я родственник одного из депутатов. Отпусти мою лошадь. – И он указал на розовую с синим розетку, которую получил от кучера парижского дилижанса и догадался прикрепить на верхушку шарабана.
– Надень ее на шляпу, – кричал этот человек, – так, чтобы всем было ясно!
Мне кажется, если бы Робер немедленно не послушался, его бы вытащили из повозки, хотя совершенно неизвестно, понимали ли они, что означает "Третье сословие" и что знаменуют собой розовый и синий цвета. Потом нас допросили, требуя, чтобы мы сказали, куда и с какой целью мы направляемся. Робер ответил на все вопросы, но, когда он им сказал, что мы едем в Ле-Ман, кто-то из толпы посоветовал ему повернуть назад и возвращаться в Сен-Кристоф.
– Ле-Ман со всех сторон окружен бандитами, – сообщил этот человек. – В лесах Боннетабля их десять тысяч. Каждый приход, все деревни до самого города получили предупреждение об опасности и готовы обороняться.
– Но мы все-таки рискнем и попробуем проехать, – сказал Робер. Сегодня вечером я должен присутствовать там на собрании выборщиков.
Слово "выборщики" произвело большое впечатление. Толпа отхлынула, и нам дали возможность проехать. Кто-то крикнул вслед, что если нам встретится на дороге монах и попросит его подвезти, ни в коем случае не следует этого делать, так как по всей округе бродят разбойники, переодетые монахами. Я снова оказалась во власти прежних страхов, и когда мы выехали из городка, мне за каждым деревом чудился монах в черной рясе, а на вершине каждого холма – засада.
– А зачем, собственно, разбойникам переодеваться монахами, какой в этом смысл? – спросила я у брата.
– Полный смысл, – спокойно ответил он. – Человеку в таком обличье открыт доступ повсюду, он может зайти в любой дом, попросить хлеба, прочесть молитву, а потом убить обитателей.
Возможно, это моя беременность – ведь то же самое было и с Кэти три месяца назад, – сделала меня более чувствительной и обострила мое воображение, но только мне безумно захотелось вернуться назад, к матушке и Жаку. Чем ближе мы подъезжали к Ле-Ману в этот долгий дождливый день, тем более очевидным становилось, что в каждой деревне, в каждом приходе жители находились во власти страха. Деревни, казалось, вымерли; повсюду царила мертвая тишина; двери домов были заперты, а люди, которые подглядывали за нами из окон верхних этажей, казались призраками. Или наоборот, как это было в Шато-дю-Луар, тревожно звонил колокол, нас немедленно окружали и требовали новостей.
Два или три раза за время пути мы замечали впереди себя на дороге группы людей, на первый взгляд, похожих на разбойников, которых мы так опасались; и Робер из предосторожности сворачивал с дороги, чтобы укрыть повозку под деревьями, в надежде, что нас не заметят. Однако нас каждый раз замечали, к нам тут же неслись, окружали, допрашивали, и оказывалось, что это отряды, состоявшие из местных жителей, которые патрулировали по дорогам между деревнями, то есть делали то же самое, что Мишель и Франсуа делали в Шен-Бидо. От каждого такого отряда мы узнавали что-нибудь новое: там дотла сожгли дом, а его обитатели были вынуждены спасаться бегством; город Ферте-Бернар объят пламенем; разбойники в тот день захватили Ле-Ман, а граф д'Артуа вовсе не бежал из страны, а, напротив, наступает во главе двадцатитысячного войска, с тем чтобы опустошить всю Францию.
Когда к вечеру мы въехали в окрестности Ле-Мана, я приготовилась к тому, что город разрушен до основанья, или что все улицы залиты кровью – мне представлялось все, что угодно, только не царящее там неестественное спокойствие. Не ожидала я и того, что нас без всяких церемоний заставят выйти из нашего шарабана.
При входе в город нас остановились часовые из Шартрских драгун, обыскали нас и весь шарабан, а в город позволили пройти только после того, как Робер назвал имя Пьера в качестве нашего поручителя. После этого нам приказали следовать в ратушу и доложить о нашем приезде официальным лицам.
– Наконец-то появилась организация, – шепнул мне на ухо Робер. Впрочем, иного нельзя было и ожидать от их полковника, графа де Валанса, ведь он личный друг герцога Орлеанского.
Мне не было никакого дела до их полковника. Однако вид солдатских мундиров придал мне уверенности. Разве посмеют разбойники сунуться в Ле-Ман, если за его безопасность отвечают солдаты этого полка?
