расценив как шутку… или они приедут, но позже, мы ж не написали точное время…
А мы вдвоём с Ашотом вернулись к машине — куча мешков лежала на месте, но носатого Армена не было видно.
— Армен, вортег йе (ты где)? — крикнул Ашот, но ответом ему было глухое молчание. — Пошли искать, — предложил он мне.
Мы двинулись к главной улице этой Петуховки, где я совсем недавно гулял… стемнело уже конкретно, на небе появились звёзды и половинка Луны, это дело хоть немного, но освещало нашу дорогу. Армена мы нашли прислонённого к развалинам забора у того самого дома, куда я заходил — он сидел на земле, зажимая рукой бок.
— Инш йе патахе кез (что с тобой)? — спросил Ашот.
— Клирис ва нестес у сарпесес (грубое армянское ругательство), — ответил тот.
— Надо его в кабину, — вступил в разговор я, — и ко врачу поскорее.
— Потащили, — согласился Ашот.
— Подожди, проще сюда машину подогнать, я щас, — и я сделал движение в ту сторону.
— Стоять, — грозно ответил Ашот, — я тебя одного не отпущу, сбежишь ведь, вместе пойдём к машине.
— Вместе так вместе, — согласился я, в душе уже прокляв весь свой план.
— Я водить не умею, — продолжил Ашот.
— У меня права есть… были то есть до психушки, — ответил я, — в школе обучали как раз на таком Газоне ездить, так что справлюсь.
-----
Про зерно мы, конечно, забыли, но и председательской засады нам нигде не встретилось — либо послание не дошло, либо Пугачёв забил на него. По дороге Ашот всё расспрашивал Армена, что случилось, а тот только ругался и так ничего толком и не сказал.
— А я говорил про домового, — напомнил я, когда мы уже подъезжали к фельдшерскому пункту, был такой рядом с центральной усадьбой.
— Заткнись, а? — посоветовал мне Ашот, — твоих домовых нам только сейчас не хватает.
Врачиха обнаружилась в соседнем доме, она осмотрела Армена, сказала, что страшного ничего нет, сейчас перевяжет, а потом добавила:
— Ранение ножевое, надо в милицию сообщить.
— Вах, женщина, — ответил ей Ашот, — не надо милиции, это несчастный случай на производстве был, на вилы случайно напоролся человек. Мамой клянусь, ничего противоправного…
— Ладно, поверю, — вздохнула она и добавила строгим тоном, — завтра вечером сюда на перевязку.
А когда мы уже подъезжали к жилищу армян, Армен открыл глаза и ясным голосом сказал:
— Ноги надо отсюда делать… не будет нам жизни в Полосатом…
83 год, Камчатка, корейцы
Серёга тоже выслушал радиосообщение про то, как боинг продолжил полёт к Японскому морю, но, кажется, ничего не понял.
— Так их две штуки что ли было? — приступил он к расспросам. — Один здесь сел, второй на Сахалин улетел? Как-то заковыристо получается…
— Слушай, не грузи, — ответил я ему, — и без твоих вопросов голова пухнет. Не знаю я ничего, а если б знал, то не сказал бы… а если б даже и сказал, то наврал бы скорее всего, — выдал я ему такую сложную словесную конструкцию.
— Понятно, — вздохнул он, — бумагу какую подписал?
— И бумагу тоже, — махнул рукой я.
— Тогда ответь хотя бы на такой вопрос — мы когда отсюда на Большую землю свалим? И свалим ли вообще?
— Тоже не знаю, но догадываюсь — когда большие люди вон из той Тушки отмашку дадут.
— Хреново, — опечалился Сергей, — тогда давай пиво что ли пить…
— Давай сразу что-нибудь покрепче… и позвонить домой можно, соврать, что задерживаемся по метеоусловиям Елизова… а то ведь там волноваться будут.
— Тогда я беру поллитру в буфете, а ты иди звони… а потом поменяемся местами.
Я кивнул и пошёл искать переговорный пункт, они же на любом вокзале и в каждом аэропорту в эти времена имелись. Но дойти до нужного места мне не было суждено — на моём пути вырос один из товарищей с волчьим взором, который сказал:
— Так получается, что это ты у нас апостол Пётр?
— С чего бы это? — слабо попытался возразить я, — я просто Пётр. Балашов.
— Отставить разговорчики, — скомандовал госбезопасник, — и следовать за мной.
Я пожал плечами и проследовал — видимо запас приключений для меня на сегодня ещё не был исчерпан в небесной канцелярии. Привёл меня этот гражданин в аэропортовский медпункт, где в первой комнате галдел встревоженный медперсонал, а во второй лежали раненые корейцы.
— Командир боинга, — пояснил мне наконец ситуацию гэбэшник, — отказывается разговаривать с кем-либо, кроме апостола Петра. Мы тут провели небольшое расследование и определили, что он так называет переговорщика, который от нас беседовал с ним в полёте. Тебя, то есть. Задача такая — поговорить с этим Чоном и выяснить, что он знает про второй боинг… ну и вообще, что он знает про полёт.
— Я готов, — вздохнул я, — кто-то ещё будет присутствовать при беседе?
— Он против, но мы, конечно, всё услышим и из-за двери, товарищ Балашов, — пообещал мне этот гражданин, сопроводив свои слова очередной волчьей ухмылкой.
Твои товарищи в тамбовских лесах бегают, в сердцах подумал я, но говорить ничего не стал, а просто зашел в лазарет. Чон этот лежал с забинтованной рукой и смотрел в белёный потолок.
— Ааааа, — сказал он, увидев меня, — апостол…
— Я не апостол, — скромно ответил я, садясь на стул рядом с койкой, — я только учусь на него. Как жизнь, как здоровье?
Чон усмехнулся на мою немудрящую шутку и продолжил:
— Живой пока и ладно. Я вот что хотел сказать тебе, Пётр… после взлёта в Анкоридже рядом с нами некоторое время летел такой же 747-й боинг, только немного по-другому покрашенный…
— Дай угадаю, — ответил я, — низ такой же серый, а верх голубой?
— Откуда знаешь? Наверно эти ваши спецслужбисты рассказали…
Я кивнул, чтобы не углубляться в пространные объяснения, а Чон продолжил.
— Этот второй отвалился от нас примерно за полчаса до наших переговоров…
— А в какую сторону отвалился? — уточнил зачем-то я.
— Вправо по курсу и со снижением ушёл, — сообщил он, — что это за борт такой был и зачем он параллельно
