никаких чувств, кроме ненависти.
А вот в Циклопе её не было. Ненависти. По крайней мере к ним, побеждённым. К Антенору и Иерониму. Не унизил и не глумился. И даже сделал вид, что очень огорчён случившимся. Урну серебряную выдал от щедрот…
Эвдама Циклоп казнил, но тут понятно. Давняя вражда, старые обиды. А вот прочих побеждённых постарался склонить на свою службу. И многие склонились. Как Иероним.
А Вадра почему здесь?
Почему раб?
Отказался служить, не иначе. Но почему? Если подумать, он же не обязан ничем, ни тем, ни этим. Не наёмник, подарок царя гандхаров своим македонским союзникам, что помогли прибрать к рукам царство Пора-Пурушоттамы. Если и приносил клятву верности, то человеку, а не делу его. Человек мёртв, и клятва обратилась в прах. Почему бы не пойти на службу к победителю?
К победителю… Гордость помешала, не иначе. Ну и как, сохранил честь здесь, за тридевять земель от своей родины, в этом рубище, под кнутом надсмотрщика? Раб…
После возвращения в «Себек-Сенеб» Антенор сразу подошёл к бывшему фалангиту. Тот сидел за столом и степенно трапезничал, макая куски жареного мяса в какой-то соус. Антенор подсел напротив и завёл разговор без долгих предисловий.
— Мне нужна твоя помощь, Никодим.
— Говори, — кивнул тот, пододвинув гостю блюдо с мясом и миску с соусом.
У Антенора, однако, кусок не лез в горло.
— Нужно освободить одного раба. Этот человек, как и я сражался за Эвмена и после нашего поражения попал в плен и рабство.
— Вот как? — приподнял бровь Никодим, — ты не попал, а он попал?
— Да, — ответил Антенор, — такие вот разные жребии боги достали.
— Кто он такой?
— Индиец. Знатный воин.
Антенор рассказал историю Ваджрасанджита.
Никодим скептически хмыкнул.
— Знатный воин, говоришь? И рабом стал? Знаешь, я знавал людей, что противились нашему царю до последнего. Тирийцы. Кое-кто из людей Спитамена никак не хотел покоряться, даже когда их повязали, а перед Александром положили голову их вождя. А царь наш, как ты помнишь, не выносил непокорности и на расправу был скор. Кое-кого сразу зарезали. А иных нет. Иных, как Линкестийца-изменника — в клетку. Или в рабство. Чай сам не раз был свидетелем?
Антенор мрачно кивнул.
— Так вот среди них тоже встречались люди знатные, — продолжал Никодим, — и знаешь, что, друг Антенор?
— Что?
— Никто из них жить рабом не стал. Все нашли способ руки на себя наложить. Честь, брат, она превыше всего будет.
Никодим невесело усмехнулся.
— На что намекаешь? — спросил Антенор.
— Сам подумай.
— Считаешь, он трус? Шкурой дорожит превыше чести и гордости? Помогать такому не стоит?
— Ты сказал.
Антенор покачал головой.
— Он не перс и не мидянин. У них не так. Есть у них слово такое, дхарма. Мне объясняли, но я не очень понял, что это такое. Запомнил только, что это что-то вроде закона, установленного их богами. Он очень строг, нельзя преступить, расплата неминуема. Они верят, что души их раз за разом перерождаются и от праведности или неправедности жизни нынешней зависит, какова будет следующая. Плохо жил — возродишься в теле собаки. Человеческая жизнь слишком ценна, чтобы её прервать по своему желанию. Самоубийца ни в Аид не попадёт, ни в Элисион [41]. Будет душа самоубийцы блуждать злым духом все дни, что были предначертаны, а потом возродится в теле какой-нибудь жабы [42]. Умереть по своему желанию можно только заморив себя голодом [43].
— И что ему мешает? — удивился бывший фалангит.
— То, что он должен объявить об этом, дабы получить одобрение общества, которое оценит, достаточны ли основания. Только так смерть не будет считаться самоубийством.
— Понятно, — кивнул Никодим, — стало быть, если единоверцев нет, и никто одобрить не может, то полную чашу должен испить? В таком разе ты кто такой, чтобы против воли его богов идти?
— Я должник его, — ответил Антенор, — он жизнь мне спас при Габиене.
— Понятно, — повторил Никодим. Помолчал немного и спросил, — так что ты хочешь от меня? Выкупить твоего друга?
— Выкупить, — кивнул Антенор, — я отплачу.
— Чем? — усмехнулся Никодим, — рваным хитоном?
Антенор сжал зубы.
— Ты кое-что спрашивал… Я почувствовал, что это не праздное любопытство.
Никодим нахмурился. Бросил быстрый взгляд по сторонам.
— Я могу удовлетворить его, — сказал Антенор, — в обмен на твою помощь. Всё равно у меня нет ничего более ценного. Если для тебя есть ценность в знании, насколько я был близок к Эвмену… Он давно мёртв. А я… Да, был его поверенным в некоторых делах.
— В деликатных, полагаю? — уточнил Никодим.
Бывший конюх кивнул.
Никодим некоторое время молчал. Потом сказал:
— Я думаю, Хорминутер захочет задать тебе кое-какие вопросы.
— Никодим, — окликнула бывшего фалангита Месхенет.
Египтянка весь их разговор стояла подле, не таясь.
Никодим повернулся к ней.
— Ты же, госпожа моя, знаешь, в чём тут дело. Супруг твой должен задавать вопросы, не я.
— Я не о том, — сказала Месхенет, — ты что же, уже пообещал Антенору выкупить его друга?
— Считай, пообещал.
— А хватит ли денег?
— Твой супруг заплатит, — пожал плечами Никодим, — его интерес.
— А если не продадут?
— С чего бы нет?
— Тот, о ком говорит Антенор, принадлежит Бескровному, — негромко произнесла египтянка.
Никодим ничего не ответил, только крякнул с досады, заметно помрачнев.
— Кто такой Бескровный? — спросил Антенор.
— Ты слышал о нём, как о Менесфее Добром, — ответила египтянка.
— Ещё его зовут Камневязом, — добавил Никодим.
— Камневяз… Недобро как-то звучит, — пробормотал Антенор, — по-разбойному. А по иным прозваниям и не скажешь.
— Кровь проливать Менесфей не любит, — пояснил Никодим, — по нему лучше камень на шею и в воду.
— А Добрый, потому что глубокоуважаемый? — догадался Антенор.
— Сечёшь, — подтвердил Никодим, — очень… уважаемый. Половина Сидона под ним.
— Ты должен ещё кое-что знать, Никодим, — сказала Месхенет, — среди людей Бескровного мы сегодня видели близнецов…
— Тоже удивила, — хмыкнул Никодим.
— … и Маади с ними.
— Та-а-ак… — медленно проговорил Никодим, — вечер перестаёт быть томным.
Он вытер жирные пальцы куском хлеба, резко встал из-за стола и направился к выходу из «Сенеба».
— Постой, — окликнула его египтянка.
— Нет, Месхенет, не останавливай меня, — отрезал Никодим, — это уже не только вас касается.
Он вышел прочь.
— Дров наломает… — с болью в голосе произнесла египтянка.
Раздался звук разбившегося горшка.
— Прости, госпожа, дуру косорукую, — запричитала рабыня Вашти и кинулась собирать черепки.
— Что случилось? — в дверях показался Хорминутер, — что это у Никодима с лицом?
— Случилось, — ответила Месхенет, — я, кажется, сказала ему лишнего. Но и промолчать нельзя было. И муж мой, у вас с Антенором кажется есть что друг другу сказать.
— Наверное, не здесь? — Неуверенно спросил македонянин,
