Но мистер Харрис клюнул. То ли оказался недостаточно приземленным, то ли неуклонное падение и без того скромного тиража довело его, наконец, до состояния, когда остается возлагать надежды лишь на авантюры. Так или иначе, мистер Харрис одобрил идею продолжительной публикации заманчиво-сомнительных материалов и вдобавок, опасаясь, что в такой ответственный момент его неопытному сотруднику не хватит средств по-настоящему выплеснуться на читателя в ретивом духе открывателя сенсаций, лично написал предисловие.
Скрепя сердце Дэни прочел чужой текст, предваряющий работу, которую ему еще только предстояло проделать. Доктор Уотсон, инспектор Лестрейд… Очень скоро заговорят и они, и, по счастью, совсем иным языком. Теперь уж сомневаться не приходится, ибо дорога не только расчищена, но и снабжена крикливым указателем. Погрузившись в чтение тетрадей, Дэни почти мгновенно осознал, что с такими сокровищами на руках у него просто нет иного пути, кроме как сделаться миссионером. Предвкушение отчетливо рисовало перспективы. Это будет пиршество для истосковавшегося читателя. Приз, ради которого стоит продраться и через такое:
«Так уж случилось, что в распоряжении редакции оказался настоящий сундук с сокровищами. Да простят нам читатели столь выспреннее выражение, но речь идет о материалах, имеющих прямое отношение к самой известной части творчества величайшего нашего соотечественника сэра Артура Конан Дойла, то есть к приключениям Шерлока Холмса. В случае подтверждения назревающей сенсации в скором будущем пред изумленным взором всего мира предстанут документы, являющиеся ни много ни мало реальными записями людей, которые при всей любви воспринимались нами лишь в качестве вымышленных персонажей.
В настоящее время найденные дневники и письма проходят тщательную проверку на подлинность. Предстоит перетряхнуть сверху донизу не один архив, чтобы не только определить время, в которое они были созданы, но и установить действительную причастность к их появлению лиц, принимавших участие в событиях более чем вековой давности, а значит, под вопрос подпадает и достоверность самих событий. В создавшемся положении было бы наивным рассчитывать на скорое прояснение пока еще весьма запутанной ситуации, в связи с чем мы оказались перед непростым выбором.
Разумеется, никому из тех, кто знаком с нами по-настоящему, не только не придет в голову упрекнуть нас в стремлении к дешевой сенсационности, в служении вульгарному культу сплетен и испорченному воздуху ажиотажа, но и выразить хоть ничтожное сомнение в отношении ответственности, с которой мы подходим к изложению даже самых невинных фактов. Одному из наших читателей, вполне уважаемому историку журналистики, принадлежит мнение, пусть пока и не нашедшее признания за пределами нашего города, но не лишенное разумных доводов и потому имеющее право на существование, что известные всем базовые принципы журналистской этики много лет назад сложились и утвердились внутри негласного кодекса существовавшей уже тогда „Финчли-ньюс“, после чего были подхвачены и приняты на вооружение уважающими себя изданиями всего мира. Что ж, вполне может быть. Во всяком случае, нам этот довод опровергнуть нечем. И сейчас, по прошествии стольких лет, мы так же свято чтим славные традиции честной прессы, заложенные, как выяснилось, здесь же, в связи с чем бескомпромиссной проверке подвергается в том числе и информация в кроссвордах, размещаемых на последней странице, и присылаемых нам домашних рецептах. Многим памятна история с начинкой для рыбного пирога одной домохозяйки, сделавшей всё возможное для того, чтобы ее имя никогда впредь не нуждалось в упоминании. Исключительно по прихоти особы, в чьем представлении скандальная известность и признание неразличимы, газета оказалась втянута в изнурительную судебную тяжбу на предмет плагиата, но, подчеркнем, то был осознанный шаг с нашей стороны, продиктованный убеждением, что никакие издержки несопоставимы с репутацией.
Казалось бы, эти же самые принципы, приверженностью к которым дышит каждый абзац любого нашего выпуска, требуют хранить молчание и сейчас вплоть до момента, когда, как говорится, всё утрясется и истина будет установлена окончательно. Но вместе с тем в сложившейся ситуации мы не можем не задаться вопросом: к чему нас приведет такое чисто формальное и бездумное соблюдение этих принципов, которые в отсутствие осознанности неминуемо обратятся в бездушные препоны, прутья клетки, сковывающей, словно пойманную птицу, сам дух свободы и гласности, свойственный настоящей журналистике? Иными словами, до чего мы докатимся, если будем следовать им слепо, без учета всех нюансов сложившейся ситуации? Ответ очевиден. С такой чрезмерной, неуместной и явно показной щепетильностью газета не имеет права на самоуважение. Вырваться на передний край информационного фронта только лишь затем, чтобы безвольно устраниться, отступить в безмолвные ряды безнадежных аутсайдеров, строчащих о событиях позавчерашней недели и освещающих темы, чья свежесть может конкурировать разве что с археологией!
Даже если бы мы скрепя сердце решились обречь себя на такую постыдную роль, от последнего шага в этом направлении нас удержала бы мысль о наших читателях. Как это ни ужасно, бывают в жизни случаи, требующие поступков во вред себе, но ничто не заставит нас наплевать на тех, ради кого мы вкладываем всю душу в свое дело. Разве этого они заслужили? Узнать о реальном существовании Шерлока Холмса с непростительной задержкой, то есть примерно на полторы-две недели позже, чем могли бы, то есть одновременно с какими-нибудь лондонцами или ньюйоркцами, – что может быть унизительнее, тем более в ситуации, когда замалчиванием в отношении практически уже проверенной информации занимается не кто-нибудь, а родное издание, которое они поддерживали в столь трудные для него времена! В положении, когда помалкивать, что называется, в тряпочку означает, по сути, лгать или красть, мы говорим: „Нет и еще раз нет!“
Те, кто сохранил нам верность, должны быть возблагодарены правом и через пятьдесят лет вспоминать, что именно их город, превратившись в одночасье в разворошенный улей, стал той точкой, откуда один из самых оглушительных фактов британской истории, выплеснувшись из пабов и парикмахерских, начал свое распространение по свету.
Поэтому с твердым пониманием всей щекотливости создавшегося положения мы находим для себя единственно возможным и уместным представить записи наших героев пока в качестве литературного произведения. Ценность их заключается прежде всего в том, что они содержат новый и весьма неожиданный взгляд на события, описанные в цикле произведений о Шерлоке Холмсе.
Откроет наш цикл фрагмент из записей инспектора Лестрейда. Следует признать, против репутации этого документа, как, впрочем, и остальных, выступает то обстоятельство, что, по всей видимости, автор не пытался опубликовать свои записи в то время, когда труды его были завершены, – во всяком случае о таких попытках ничего неизвестно. Отдадим должное инспектору. Вместо того чтобы воспользоваться возможностью самолично переписать историю на удобный лад и
