Ознакомительная версия.
— Как вы попали в город?
— Через ворота, — с явной издевкой ответил Тарик.
— Как вы прошли под печатью Али? — Аммар решил не попадаться больше на этот крючок — пусть себе язвит, раз душа просит.
— Также, как мы прошли в масджид, — пожал плечами нерегиль. — Волей судьбы.
Аммару рассказали, что выкрикивал самийа прежде чем разрушить печати. Ну что ж, ответ как ответ. В конце концов, жители Куртубы действительно взбунтовались против повелителя верующих — с чего их должна защищать печать Благословенного?
— Зачем тебе хранилище рукописей и замурованная комната?
— Обещай мне, что не прикажешь предать их смерти, — твердо сказал Тарик.
Аммар помедлил, но кивнул:
— Обещаю.
— Обещай, что твои слуги не поднимут руки на Тамийа-хима, ни ее мужа, ни кого-либо из ее свиты или воинов, — прищурился Тарик. — Обещай, что они не пострадают.
Аммар плюнул с досады — хитрая зараза, все понимает. Впрочем, кого он желал обхитрить? Существо, которое старше, чем человеческий род? И с одобрительной улыбкой махнул рукой:
— Ладно, обещаю.
— Мне нужно узнать, что случилось в этой комнате до того, как ее замуровали.
— А что в ней могло случиться? — у Аммара как-то нехорошо засосало под ложечкой.
— Ничего хорошего, если в нее решили больше не заходить, — усмехнулся Тарик.
— Что ты об этом знаешь?
— Мне нужно попасть в хранилище рукописей и расспросить старшего катиба.
— Не зли меня, нерегиль.
— Я ищу одну могилу.
Тут Аммар понял: зря он стал расспрашивать про все это дело — лучше было бы промолчать, тогда бы не пришлось узнавать то, что собирался ему сказать нерегиль. А в том, что он собирался сказать нечто очень неприятное, Аммар уже не сомневался.
— Чью… могилу?
— Женщины. Женщины-самийа, которую захватил в аураннском походе Сахль аль-Аттаби ибн Умейя. Ее звали Амайя-хима. Княгиня Тамийа-хима — ее сестра.
— Так она на самом деле существовала? Волшебная супруга Сахля ибн Умейя? — тихо спросил Аммар, уже догадываясь, что не все сказки говорят правду. Некоторые лгут, особенно в конце.
— О да, — жутковато улыбнувшись, ответил Тарик. — Она существовала. Иначе как бы у этого славного мужа получилось держать ее в заточении, насиловать и в конце концов замучить до смерти?
Смерив взглядом оцепеневшего Аммара, Тарик заметил:
— Очень странно, что ашшаритам об этом ничего не известно. Вам стоило бы поинтересоваться, почему аураннцы — только одного, заметь, клана — вот уже триста лет так упорно с вами враждуют. И почему они, атакуя, кричат "Амайа жива и ждет вас!"
— Так она что, жива?! — оцепенение слетело с Аммара.
— Это значит, что она не отомщена, — поправил его Тарик. — И ее могила заброшена — а духи аль-самийа очень не любят, когда так происходит. Пообещай мне, кстати, что когда все-таки соберешься и отрубишь мне голову, потом будешь приходить к моему надгробию с хлебушком и винишком. Айран не носи, я его терпеть не могу.
— Хватит ерничать, — с сердцем сказал Аммар. — Мне не до шуток. Так эта аураннская княгиня, жена Джунайда — мстит? Мстит Умейядам?
— О, по законам Сумерек это никакое не мщение, — Тарик снова улыбнулся, еще страшнее прежнего. — Если бы она мстила, как положено, она должна была бы вытащить из-за дверей Прощения всех умейядских баб, посадить их в клетку, отдавать на потеху мужчинам, да, кстати, забыл — забрать у них детей, но время от времени приводить их к клетке повидаться с мамой. Ну и еще время от времени колотить их и, в конце концов, наскучив забавой, позабыть про них на несколько месяцев. А потом где-нибудь зарыть — подальше, чтобы могилка глаз не мозолила. Вот это, Аммар, было бы мщение — настоящее мщение, которым по законам Сумерек положено рассчитываться с врагом. По меркам Ауранна, Тамийа-хима — просто посвященная в храме богини милосердия.
Помолчав некоторое время, халиф обернулся и крикнул:
— Позовите смотрителя дворца! И пусть он приведет каменщиков с кирками и лопатами!
А потом очень серьезно посмотрел Тарику в глаза и сказал:
— Ты рассказал мне страшные вещи. Мне стыдно за моих соотечественников. И я, как повелитель Аш-Шарийа, сделаю все, чтобы между нами и родом княгини Тамийа-хима не осталось обид и дел кровной мести. Я благодарен тебе, Тарик, за то, что ты раскрыл мои глаза свету правды.
И низко, коснувшись лбом ковра, поклонился сидевшему перед ним нерегилю.
…Кирпичи обваливались с глухим стуком, в отверстии клубилась пыль от раствора — серовато-желтая дымка не давала увидеть внутренность комнаты.
Полуголые каменщики, то и дело утирая лица свисающими концами чалмы, молотили в стену кирками — кирпичи, видно, клали не на совесть, а наспех, и они вылетали как плохие зубы.
Вскоре от стены остались лишь два неровных нижних ряда кирпичей. Пыль стояла в проеме долго, и ее не подсвечивал изнутри дневной свет — окна в комнате были тоже заложены камнем. Смотритель дворца приказал принести и зажечь лампы и факелы.
Вскоре за развороченной кладкой вырисовались перекрестья кованой узорной решетки — она перегораживала комнату от стены до стены. Узкая дверца, покосившись, повисла на петлях. За ней стояла непроницаемая пыльная тьма. Пахнуло поистине вековой затхлостью и плесенью.
Люди, переминаясь с ноги на ногу, опасливо тянули шею и прищуривались, пытаясь хоть что-то разглядеть в чернильном мраке. Зайти не решался никто.
— Тарик, — позвал Аммар, обернувшись к раскрытым дверям в покои напротив. — Разрешаю выйти.
Самийа по-кошачьи выглянул из комнаты — и тут же оказался у кучи битого кирпича.
— Ты хотел осмотреть это место? Осматривай, — Аммар сделал приглашающий жест.
Тарик взял лампу из рук невольника и потянул перекошенную дверь решетки на себя. С царапающим слух скрипом она подалась. Высоко подняв ярко горящий светильник с узким носиком, нерегиль шагнул в чернильную тьму.
И тут же остановился, как вкопанный. Лампа как-то притухла во мраке, освещая лишь руку, свисающий рукав и голову самийа.
— Тарик?.. Тарик?
Не получив ответа, Аммар шагнул вперед. Рука нерегиля задрожала, лампа плеснула маслом — и ушко ее ручки выскользнуло из пальцев самийа. С глухим звяком шлепнувшись наземь, светильник зашипел и потух в густой пыли.
Нерегиль стоял, склонив голову и не трогаясь с места. Потом пошатнулся, закрыл лицо руками и упал на колени — прямо в скопившиеся на полу грязь и мышиный помет.
— Тарик?..
Нерегиль молчал и не двигался.
— Тарик, что там?
Самийа медленно опустил руки, повернул к людям бледное, искаженное горем лицо и тихо-тихо сказал:
— Как же вас земля-то носит, а?..
Порог зловещей комнаты Аммар переступил не без опасения — он ожидал увидеть там все, что угодно, — скелеты, сгнившие трупы, орудия пыток, отсеченные руки и ноги, черепа, оковы с шипами… Но в комнате не было ничего — вернее, почти ничего. На полу — истлевший до дыр ковер, рассыпавшие через прорехи перья грязные подушки. Какие-то посеревшие от времени и пыли скомканные ткани. Деревянный ларь с распахнутой крышкой — пустой, с мышиными костями внутри. Почерневшая медная тарелка и поваленный на бок такой же кувшинчик с вытянутым носом. Все. Впрочем, когда Аммар уже собрался развернуться и выйти, ему показалось, что на ковре лежит девственно-белое пушистое перо. Сморгнув и помотав головой, он снова посмотрел в ту сторону, но ничего не увидел.
А Тарик ушел к себе, не оборачиваясь и не проронив больше ни слова. Когда Аммар заглянул к нему и попытался спросить, что такого он там увидел, нерегиль посмотрел на него широко раскрытыми, как у покойника, глазами и с трудом выговорил:
— Уйди отсюда…
Аммар ушел.
Уже потом Яхья объяснил ему, что Тарик своим вторым зрением видит многое, не доступное смертным: видимо, перед ним витали, как взбаламученная пыль во вскрытой гробнице, самые страшные мгновения жизни несчастной аураннки. Всякое событие, учил Аммара старый астроном, оставляет после себя видения и звуки, как испеченный хлеб — запах. Нерегиля, видать, обдало нешуточным смрадом преступления трехсотлетней давности — не зря он отказывался говорить с людьми еще три дня.
А потом вдруг поднялся и побежал вниз по ступеням, обгоняя шарахающуюся прислугу и оборачивающихся царедворцев.
Старший катиб уже поджидал его в большой круглой комнате с восемью нишами-арками по стенам. Башшар ибн ар-Руми оказался довольно представительным мужчиной во цвете лет, полным, курчавобородым и румяным. Поглаживая роскошную, пышную, крашеную хной бороду, он сидел за низким столиком для письма из красного дерева и выводил изящную букву за изящной буквой — знаменитым древним уставным письмом Умейядов. Завидев Тарика на пороге своей вотчины — чисто выметенного, хорошо проветренного хранилища рукописей, — он встал из-за столика и отдал низкий поклон. Тарик сел напротив и поклонился в ответ.
Ознакомительная версия.
