class="p1">Здоровяк, известный под именем Альвомира, вооружился кузнечным молотом. Точнее, головка была от кузнечного молота, а вот рукоять являла собой что-то вроде едва ошкуренного ствола от молодого дерева. Видимо, рукоять долго не живёт, поэтому мастер, чинящий оружие, уже перестал заморачиваться...
Зная об оружии противника, которое старейшина демонстрировал специально, громко рассказывая, что Альвомир им, однажды, убил медведя с одного удара, Эйрих выбрал копьё. Старейшине было всё равно, хотя он мог усугубить ситуацию, выбрав оружие для оппонентов, ведь вызов бросал не Гундимир, а Эйрих.
Положение было тяжёлым, потому что противник весил раза в четыре больше, чем Эйрих, был выше на четыре головы, а также демонстрировал такую силищу, что аж оторопь берёт. Альвомир размахивал своей кувалдой так, словно у него в руках сухая ветка, что обещало Эйриху смерть при любом неловком движении.
Здоровяк также носил на себе двухслойную кольчугу, явно собранную из трёх или даже четырёх комплектов — кольца на разных частях брони разительно отличались, не только формой, но даже цветом. Видимо, броню снимали как законный трофей с жертв Альвомира...
Единственная загадка, которую не мог разрешить Эйрих — почему Альвомир не стал вождём?
Значит ли это, что у него нет амбиций? Значит ли это, что старейшина имеет на своего внука сильнейшее влияние, достаточное, чтобы держать эту глыбу смерти в узде?
Вопросы, если смотреть на них в контексте предстоящего поединка, скорее философские, нежели практические.
Отец прибыл с воинством, но остановить поединок он не мог, потому что даже если они перебьют здесь всех, их воинство будет знать и значить это будет бесповоротную смерть зарождающейся репутации Эйриха. Это хуже смерти настоящей, многократно.
На деревенской площади собралась практически вся деревня, привели даже детей. Вероятно, все хотят посмотреть, как их Альвомир прихлопнет Эйриха своей кувалдой, как клопа какого-нибудь.
— Придётся тебе доказать, сын, что ты истинный гот, — произнёс отец. — Он большой, а ты маленький, но у тебя копьё, поэтому не позволяй ему приближаться и не задерживайся на одном месте.
— Да, отец, — кивнул Эйрих.
Он поправил шлем, кажущийся теперь слишком тяжёлым. Тело, вопреки разуму, поддалось панике и теперь предательски дрожало. Руки слабели, а ноги слегка потряхивало — Эйрих позволял себе такое, чтобы выпустить напряжение, рвущееся наружу. Он знал, что, когда начнётся поединок, он возьмёт себя под контроль и будет действовать с полной самоотдачей. Ведь сегодня от этого зависит его жизнь.
Время драться за неё.
/12 октября 407 года нашей эры, Западная Римская империя, провинция Паннония/
Зевта волновался. Страх за сына был настолько велик, что сердце пропускало удары, когда Зевта представлял, что может пойти не так в поединке.
Эйрих — это его любимец. Это сын, о котором не могут мечтать даже императоры.
Настолько умный, что не будь он таким храбрым, ему было бы самое место в старейшинах или в священниках, чтобы славить род готский в делах мирских или в молитвах...
Но, к вящей радости отца, сын пошёл по его стопам. Мальчик сумел удивить его, когда, без чьей-либо помощи, научился ставить силки и начал приносить домой свежую дичь. Не каждый день, но, со временем, всё больше и больше.
Зевта тогда предавался пьянству, как остальные. Они делали это не просто так, а чтобы умилостивить Вотана, который, за его долгое и упорное прославление, дарует им успех в предстоящих набегах. Опасных, потому что о римлянах говорят всякое, в основном нехорошее, но многообещающих.
И, как-то так получилось, что пьянство ради успеха, почему-то, сильно затянулось. Брета говорил, что так будет надёжнее, а в набег можно пойти и завтра...
И это завтра настало только через несколько зим. Нельзя было так пить, Зевта это понимал, но ослушаться вождя не мог. Казалось, что Вотан высасывает из них жизненные соки через пьянки, собирая с дружины дань, плату за будущие успехи.
И успехи пошли...
Первый городок, который они взяли, принёс им столько еды и богатств, что можно было остановиться и прожить следующие несколько зим припеваючи, обменивая золото и серебро на еду у других деревень или даже у самих римлян. Но успех вскружил им голову, поэтому в следующую зиму, они пошли ещё. И ещё. И ещё.
А потом Эйрих привлёк внимание вождя. Не словом, но делом. Гордость, которую испытал Зевта в тот день, нельзя было передать словами. Но он держал лицо каменным, чтобы сын не возгордился.
Зря.
Эйрих точно знает, чего хочет, поэтому его нельзя сбить с пути излишней похвальбой. Зевта понял это слишком поздно, когда тёплые отношения с сыном уже было не создать. А он ещё бивал его, внося науку и вежество через розги... но понимал теперь, что это Эйрих просто такой, а не его наука его таковым сделала.
А вот теперь Эйрих, возвысивший отца, подумать только — не отец сына, а сын отца, идёт на смертный бой с детиной, способным, как чудится, порвать человека пополам голыми руками...
Этого поединка не должно было произойти, но Эйрих, как известно, всегда знает, чего хочет — такой он человек.
И разъезды он придумал, впередиидущие и позадиидущие, и простую придумку о том, как им не назвать Зевту рейксом, но даровать ему такую власть, и об истоках власти умно рассуждал, когда о римском Августе говорил...
Сын, как уже давно догадывался Зевта, был дороже золота. Пусть он и в воинской силе мало кому будет уступать через три-четыре зимы, но умом его Вотан одарил так щедро, что по всей деревне собирай, столько не соберёшь. И сегодня он может умереть...
— Господь, Вотан, духи лесные, молю... — тихо зашептал Зевта, когда Эйрих вышел на поле для поединка.
/на площадке для поединков/
— Да начнётся поединок! — с самодовольным выражением лица провозгласил старейшина Гундимир.
Здоровяк заулыбался и взмахнул кувалдой, как бы приглашая Эйриха начинать.
Условия поединка предполагают, что ни в коем случае нельзя попадать под удар этой кувалды, потому что для неё нет никакой кольчуги и любой другой брони. Щит? Можно остаться без руки, если принять удар кувалдой на щит. Нет, Эйрих должен выступить блестяще, чтобы Альвомир ни разу не попал по нему.
«Лесной эльф» заулыбался ещё шире, когда Эйрих сделал серию глубоких вдохов-выдохов и выступил вперёд.
— Убивать! — впервые изрёк хоть какое-то слово Альвомир.
Он бросился вперёд, высоко подняв свою кувалду.
Толпа, видимо, что-то знающая о манере боя этого гиганта, заранее держалась на почтительном расстоянии, образовав большое пространство для манёвра. И
