В конце концов дух непременно возьмет верх над мечом.
Наполеон Бонапарт
Южнее экватора и севернее тропика Козерога, в безбрежных просторах Атлантического океана затерялось крошечное пятнышко: островок, образованный обломками древнего вулкана. Он расположен слишком далеко от Африки, слишком далеко, чтобы иметь хоть какое-то значение, а от Европы так же далеко, как земля от преисподней. Остров продувается горячими ветрами. Жаркий влажный сумрак сменяется ледяными проливными дождями, и тогда от раскаленных камней поднимается пар. Но колониальный городок продолжает заниматься своими делами, и по склонам рассеяно немало частных домиков. Местный климат и удаленность стали причинами гибели сотен людей, и, если есть хоть какой-то выбор, никто не остается здесь надолго. Но остров принадлежит великой мировой державе, и давным-давно сюда были доставлены многие тонны плодородной почвы, высажены сады и целые рощи. Теперь они буйно разрослись, закрыли грубую изломанную поверхность черных скал. Словно зеленые обои.
Он думал… или грезил, он и сам не знал точно, о той, второй женщине, бывшей его женой. Как любопытно. Первая жена была старше его на несколько лет, а вторая — значительно моложе. В этом есть какое-то равновесие. Первую жену он любил, но она была бесплодна и постоянно изменяла ему с другими мужчинами. Но со временем она привязалась к нему, загорелась страстью, стала ревнивой и умерла в разлуке. А вторая никогда не хотела с ним близости, лицемерила и хранила ему верность, пока они были вместе — насколько он знал, а он непременно бы понял, если бы это было не так, — и вскоре подарила ему сына. А затем, когда его звезда закатилась и все вокруг рухнуло, она убежала, забрав с собой сына, лишив его ребенка — и будущего, — и теперь делит постель с каким-то ничтожным австрийским офицером. И это его императрица, делившая с ним трон. Точно так же, как была императрицей и его первая жена.
Да, возможно, в этом есть какое-то равновесие.
Как в математической задаче.
Как и во всем остальном.
Он вздыхает — а вздыхает он часто — и с трудом поднимается с деревянного стула, отодвигая его от такого же деревянного стола. Как тяжело. Тяжесть в руках и в ногах. Это от недостатка движения. От недостатка всего.
Он обходит комнату раз, другой, третий, касается некоторых предметов, берет пару книг и перо. И маленькую, кем-то потерянную монетку. Видит бог, им пригодятся любые средства.
Один раз в пять дней он наслаждается своим уединением. Возможно, позже он позовет кого-нибудь и продиктует очередной фрагмент воспоминаний. Но теперь, если быть честным, стремление оставить после себя записки все больше уступает необходимости — необходимости ничего не делать.
Ничего!
Он, герой, генерал, король, император, когда-то правивший почти всей Европой. О, он мог держать в своих руках весь мир. Мир летел ему навстречу с той же нетерпеливостью, с какой он вел вперед свои армии.
А потом…
Ему кажется, что он прожил невероятно долго. Жизнь разворачивается убегающей назад лентой суматохи сражений и пышных церемоний, уюта домашних сцен, власти, могущества, ликования и отчаяния. Но, как обычно, ничего не показывает впереди. Никогда.
Опять болит живот, но он болит всегда. И всегда болел. Его тело разрушается. Ему повиновались люди, а вот механизм собственного тела редко подчинялся безоговорочно. Он вынужден воздействовать на тело усилием воли, а теперь, как иногда бывало и в прошлом, тело обманывает и предает его. В конце концов, и все остальные свидетели его падения спешат напасть, словно трусливые гиены, спешат ударить, разорвать на куски.
Снаружи доносится какой-то шум? Что это? Из-за двери, ведущей в личные комнаты, его негромко окликает камердинер Маршан. Очевидно, его опять вызывает для беседы английский губернатор Лове. Рыжеволосый подлиза. Уйдет ли он, наконец?
Ушел. Он рассеянно, но с оттенком прежней твердости, отдает распоряжение:
— Протри все, к чему он прикасался.
Дом стоит высоко, на унылом плато, в окружении чахлых скрюченных эвкалиптов. Здесь ветры ревут, словно настоящие трубы. Всего три ночи назад еще одно новое деревце лишилось ветвей. Закрыть зеленью серость и черноту камней на такой высоте гораздо труднее.
Кроме этого дома — этого места — здесь стоит хлев, прачечная и конюшня. Все кое-как сколочено и залатано, чтобы приспособить для жизни людей. Вечно влажные полы трещат и смердят застарелой гнилью. В буфетах шныряют крысы, грызут красное дерево, которое все равно гниет из-за постоянной сырости так же, как и книги. Серебряную лампу в его спальне чистят каждый день, и она на короткое время возвращает свой тусклый первоначальный блеск. Все остальное серебро пропало. Он был вынужден с ним расстаться. Пришлось продать его по дешевке этому дьяволу Лове, он бы все равно не позволил купить серебро никому другому из городка. Там всегда полно предупреждений, запрещающих горожанам вступать в какие-либо отношения с живущими наверху врагами-французами. Его передвижения официально ограничены пространством в радиусе нескольких миль от «дома». Иногда он скрывается — но нет, он уже давно перестал об этом беспокоиться. Он привык целыми днями сидеть в седле или шагать пешком. Во время русской кампании, когда боль мешала ехать верхом, он вместе со своими солдатами проходил милю за милей по грязи и снегу бескрайних равнин.
Он размышляет о Москве, о горящей Москве. Этот красивый, увенчанный куполами город превратился в костер только назло ему, чтобы его остановить. Если бы у них не оставалось другого выхода, они стерли бы с лица земли всю Россию целиком. Он вспоминает царя, которого очаровал и склонил к договору, словно глупую девчонку к постели.
Серый сумрак снаружи тускнеет и постепенно сменяется густой синеватой темнотой. Солнце, должно быть, село. Осталось только перетерпеть вечер. Одержана еще одна победа. Еще один день свален в беспорядочную груду истории.
Конечно, сразу после того, как его сюда привезли, он часто думал о побеге. Даже теперь, до сих пор, ему не дают покоя эти мысли, как он сам не дает покоя противному Лове, который постоянно рыщет где-то поблизости. И все же о побеге не может быть и речи.
Он сам верит, что смирился с этим.
А потому только его мысли могут на время убежать, чтобы скрыться в книгах и воспоминаниях, в его размышлениях и мечтах.
Что-то негромко зашуршало.
Может, это крыса пробежала в книжном шкафу или под походной койкой в соседней комнате?
Крысы определенно становятся все более смелыми и шумными.
Кроме них, в этих двух комнатах все равно никого нет.
Живущий здесь человек подходит к двери в столовую, где его друзья по несчастью, сделав над собой усилие — каждый из них, — собрались, чтобы составить ему компанию за ужином.
Уже наступила ночь.
Тихое шуршание слышится снова. Возможно, это большая ночная бабочка или даже птица…
Вон там что-то движется — под коричневатой нанковой тканью, которой затянуты стены его спальни. Или это проделки сгустившегося мрака? Муслиновые занавески раздвинуты, и снаружи поступает немного света от лампы и прикрытых облаками звезд, но этого недостаточно.
Нет, нанковая обивка совершенно неподвижна.
И все же здесь кто-то есть.
И оно двигается, только едва заметно, движение можно определить лишь по ощущению легкого прикосновения, как будто в комнатах возникло дыхание, как будто вздох прошел сквозь все предметы — мебель, ковер, стены.
Оно смотрит в столовую.
Комната залита желтым сиянием свечей, большой стол окружен множеством людей в когда-то роскошных костюмах, но с покрытыми морщинами лицами, среди них есть красивая женщина, и еще одна, менее привлекательная, и маленький мальчик — шумный ребенок, которого уже уводят люди в медалях, напоминающих о былых триумфах.
Ужин кажется весьма скромным. Днем, за обедом, опять подали протухшее мясо. Губернатор строго за этим следит.
Что-то возникает в их взглядах, не затрагивая зрения. Невидимое, но все же не совсем. Это что-то вроде тени, существующей независимо от предметов обстановки. Красивая женщина внезапно его ощущает и заявляет, что в комнате есть какое-то существо. Может, это ящерица? Тогда надо выгнать ее или убить…
Но тени уже там нет, ее нет нигде, и только один из мужчин, ощутив влажное мягкое дуновение, совершенно невидимое, если бы не некоторая мимолетная туманность, прикладывает руку к щеке.
Рустам, слуга, только что прошедший через соседнюю комнату, чувствует, как над ним что-то скользнуло, как будто пролетел невесомый шелковый платок. Его глаза блеснули, взгляд интуитивно следит за тем, чего он не может увидеть. Интересно, ляжет ли он сегодня ночью спать у двери своего хозяина, как нередко делал в прошлом? Нет. Это было бы бесполезно. Древние народы, предки Рустама, знают о существовании подобных вещей и знают, что ни двери, ни люди, ни даже меч не способны уберечь от демонов. Здесь бессильны любые предосторожности, любые действия.
