но не могу выполнить вашего требования. Потому как сейчас, в моей жизни, знания всего человечества стоят гораздо меньше жизни и благополучия моей семьи. Только это интересует меня по-настоящему.
— В перспективе, — возразила Алла Ивановна, — партия, коль уж вы в нее вступите, даст вам все что нужно, чтобы ваши близкие жили в благополучии.
— Тогда какая же это коммунистическая партия? — Улыбнулся я.
— Что? — Не понял Сергей Александрович, — о чем это вы? Что вы себе позволяете?
Он даже привстал, было со своего места, но Алла Ивановна остановила его.
— Значит, вы отказываетесь вступать в комсомол?
— Верно, — кивнул я, — отказываюсь. Потому как, хоть по-вашему партия и даст мне «возможности», но отнимет главное — время моей жизни, которое я намерен потратить иначе. Потратить во благо моей семьи.
Комиссия молчала. Кажется, мало у кого из них было что мне возразить. Даже Сергей Александрович, покрасневший, возмущенный, все же сел на своем месте ровно. В очередной раз поправил свои волосы.
— А теперь у меня вопрос, — нарушил я общее молчание, — почему это вы решили взять меня так сразу? Ведь другим шофером принято у вас проводить целое собеседование. А мне раз! И сразу место в отряде. Неужели виной всему мои прошлые поступки? Только лишь они? Потому как в гараже нашем найдется много шоферов-профессионалов, кто справится с такой работой не хуже меня.
На этот раз они молчали недолго. Почти сразу Алла Ивановна заговорила:
— Конечно, ваш профессионализм стоит на высоко среди критериев отбора. Однако не хлебом единым…
Она замялась, посмотрела на остальных членов комиссии. Снова сложила руки привычным образом — в замок, положила на них остренький свой подбородок.
— Но немалую роль тут играет и обертка. Ведь задача у нас, как вы помните, в первую очередь рекламная. На кону стоит, во многом деловая честь страны. Событие будет освещаться иностранными журналами. А потому образ советского рабочего, комбайнера, шофера, должен быть безукоризненным.
Сначала хотел я напомнить им про Титка, которого нельзя было назвать эталонным представителем пролетариата, да осекся. Потому как вспомнил, что был Титок весьма статной наружности и всегда пользовался у местных девок успехом. А раз его взяли, а вот старого Колиненка — нет. Значит, был тут и иной замысел. Кажется, должен был быть весь отряд рабочих благообразного, привлекательного внешнего вида, раз уж все мероприятие — реклама.
Значит подбирали шоферов, да комбайнеров, не только как специалистов, но еще и как людей — образцовых. И не последнюю, а может, и первую после профессии роль, играла тут внешность. Все: и машины, и люди должны быть как с картинки. А я, хвались не хвались, внешностью уродился в отца, который по молодости всех девок вокруг себя собирал. Да и репутацию себе собрал за последнее время такую, что грех не схватиться.
— Так вот, значит как, — догадался я, — у вас все кандидаты, подобранные заранее. Все уже давно определено. Так зачем нужен тут этот балаган с вызовом тех, кто заведомо вам не подходит?
— Как это не подходит? — Нахмурился Егоров.
— Лицом или возрастом не вышел. Советский шофер или комбайнер, все равно как советский спортсмен, что нынче на олимпиаде отвоевывает золото, должен быть собой хорош. А чего не взять только нужных сразу?
— А вы еще и догадливый, — Сказала Алла Ивановна, глядя на меня своим внимательным, въедливым взглядом, — такой точно нужен нам в партии.
— В советском государстве, — поспешил Егоров, — у всех равные права и возможности.
— Угу, — покивал я, — вот значит как.
Мда… Не скрою, всегда нравилась мне идея советского равенства. Считал я советское государство главным достижением человечества, когда большинство наконец стало править меньшинство. Да только она, такая справедливость, со временем, под влиянием внутренних и внешних врагов, извратилась. Превратилась в одни только пустые слова. Потому так мне мерзко стало от слов Егорова, что противоречили всем действиям комиссии, что захотелось мне сплюнуть. Сдержался я только из вежливости.
— Неужели, — сказала Алла Ивановна, — вы отказываетесь от места в отряде?
— Отказываюсь, — сказал я, — извините. У меня в жизни и других проблем полные карманы. Да и машину я свою не оставлю. Она для меня как живая. Никогда не подводила. Да и я ее в трудный час не подведу.
А в будущем предстоит мне еще и Свету как-то от смерти спасти. И пережить страшные девяностые годы. Заново.
Глаза членов комиссии растерянно забегали. Все зашептались. Егоров что-то проговорил Алле Ивановне, и та посмотрела на меня строгим внимательным взглядом.
— А чего вы так переполошились? — Сказал я, — что? Неужто не найдется во всем Красном сельском поселении молодца на мое место?
— Нам надобно именно вас, — ответила Алла Ивановна, — и есть у меня для вас одно предложение, что точно заинтересуетесь.
— Вряд ли у вас такое найдется, — снисходительно улыбнулся я им.
— А я уверена у нас именно такое предложение и есть. Точно не откажетесь. Товарищ Егоров высказал мне такое предложение. Пусть теперь выскажет и вам.
Егоров даже как-то вздрогнул от ее слов. Зачем-то встал, поправил свою мокрую рубашку. Прочистил горло.
— Скажите, Игорь, — начал он, — а как там дела у вашей сестры Светланы? Знаю я, что очень вы печетесь о ее судьбе.
— Причем это тут моя сестра? — Спросил я строго.
Николай Иванович Егоров чуть не подавился воздухом, когда Землицын отказался от участия в отряде. У него и в мыслях не было, что такое могло как-то само по себе случиться. Другие шофёры выстраивались в очередь, чтобы попасть в этот отряд, да только был он уже давно собранный и сформированный по всем спискам.
Кандидатов отобрали кого во время полевых наблюдений, кого просто, по партийным спискам. Документы были подготовлены и подписаны комиссией. И если Землицын откажется сегодня, если они не смогут его уговорить поступить не только в отряд, но и в комсомол, злая беда коснется все партбюро райкома партии.
Силясь что-то сделать, Егоров потянулся к Алле Ивановне, стал шептать на ухо:
— Сделайте что-нибудь, Алла Ивановна, я же списки в крайком еще вчера отправил! И там, в них, Землицын есть!
Знал Егоров, что Алла Ивановна в высшей степени такой новостью недовольна. Знал он также, что своего недовольства тут, при Землицыне она не выдаст. Да вот только не думал Егоров, что отдаст она ему самому на откуп разрешать такую неприятную ситуацию.
— А чего вы так переполошились? — Сказал вдруг Землицын, и от его слов Егоров внутренне вздрогнул, — что? Неужто не найдется во всем Красном сельском поселении молодца на мое место?
— Нам надобно именно вас, — ответила Алла Ивановна, — и есть у меня для вас одно предложение, что точно заинтересуетесь.
— Вряд ли у вас такое найдется, — сказал ей Игорь с такой улыбкой, что Егорову совсем она не понравилось. Не было в ней ни раболепства, которое так привык видеть он внутри их родной ячейки, ни чинопочитания, что так кстати навела в райкоме Алла Ивановна. А было в ней что-то другое.
Дело в том, что давно уж нет в ихней партийной организации настоящего единства. Что давно уж треснула она пополам. И с одной ее стороны Алла Ивановна Мироновой — второй секретарь райкома, а с другой Евгений Герасимович Вакулин — челн бюро.
И были у них с Аллой Ивановной настоящие контры. Вакулин был человеком активным и порядочным. Стоял на хорошем счету у многих сопартийцев не только в райкоме, но и в краевом отделении партии. И был, что называется, ударником партийной работы. Боролся он всячески с бюрократизмом и видел себя коммунистом, работающим в первую очередь, что называется, в полях, с рабочим народом.
С другой же стороны, стояла Алла Ивановна. Видела она в Вакулине угрозу своему положению. Боялась, что придет день и займет Евгений ее место второго секретаря райкома. Потому первой критиковала она любые Ваулинские шаги и начинания. Иной раз, старалась она даже дискредитировать его в глазах сопартийцев и вышестоящих чиновников. Да только никак у нее не выходило. Крепка была хорошая репутация Вакулина.
Вакулин, в свою очередь, не раз критиковал типично чиновничий, нерасторопный, тепличный и бюрократический подход Аллы Ивановны к любым делам. Раз за разом обличал он ее, как ему казалось, (а сам то Егоров знал, что не казалось, и был в этом Вакулин прав от и до)
