Мы пили чай из одной кружки. Я обжигался, недоверчиво крутил головой, время от времени ловя себя на том, что начинаю совершенно дурацки улыбаться.
— А мы тут, как обычно, мини-фестиваль бардовской песни проводили, — сказал Шевчук. — Глядим — кто-то валяется. Подошли — а это ты. Ну, мы тогда не знали, что это ты... — он усмехнулся.
— Я, — довольно глупо кивнул я. — Вот только, кажется, я опять заблудился. А мне поскорей надо...
— Что такое «поскорей» здесь? — философски спросил Высоцкий. И ударил по струнам:
Темнота впереди: подожди!
Там стеною закаты багровые,
Встречный ветер, косые дожди
И дороги — дороги неровные!
Там чужие слова,
Там дурная молва,
Там ненужные встречи случаются,
Там сгорела, пожухла трава
И следы не читаются — в темноте!
Там проверка на прочность — бои,
И туманы, и ветры с прибоями!
Сердце путает ритмы свои
И стучит с перебоями...
Там чужие слова,
Там дурная молва,
Там ненужные встречи случаются,
Там сгорела, пожухла трава
И следы не читаются — в темноте!
Там и звуки и краски — не те,
Только мне выбирать не приходится.
Очень нужен я там — в темноте...
Ничего — распогодится!!!
Там чужие слова,
Там дурная молва,
Там ненужные встречи случаются,
Там сгорела, пожухла трава
И следы не читаются — в темноте!
— Держи! — он протянул мне гитару. — Подаришь этому своему приятелю.
— Тону, — задумчиво сказал я, принимая гитару. И коснулся струн — просто так, низачем. Я же не умел играть.
Но этого оказалось достаточно.
Часть 4. Крылья над аэродромом
Я себе не раз представлял, странствуя, как мои друзья сражаются там, в ангаре, бьются из последних сил... А они — пили чай. И это было до такой степени неожиданно, что я даже обиделся.
Больше того, в первые секунды они вообще на меня внимания не обратили: я почему-то вывалился на лестницу, уводившую к верхней галерее, уже держащийся руками за перила — и тоже в первую секунду не поверил своим глазам.
А ещё я понял, что медальона на мне больше нет.
Первым что-то почуял Колька — он вскинул голову, увидел меня, растерянно озирающегося, и буквально завизжал:
— Жжжжженьньньнка-а!!!
Они ломанулись на лестницу. Я прыгнул им навстречу и заорал:
— Чай пьёте, сволочи?!
В следующую минуту никто ничего не говорил — все старались сделать мне как можно больнее, кто-то даже ущипнул, а Лидка поцеловала. По-настоящему. И на этом торжественная часть закончилась.
— Мы тебя уже полсуток ждём, — проворчал Петька. — Гитара-то откуда?
— А, да! — я снял её со спины и передал Тону: — Держи. Это тебе от Высоцкого. Без балды... — и, игнорируя его изумление, спросил: — А что снаружи?
— Да ничего, — пожала плечами Лидка. — Как ты ушёл — как отрезало. Ни ветерка, погода отличная... А ты что, так быстро управился? Или... — она прикусила губу. — Что, ничего не вышло?
— Не полсуток, а несколько суток, — сказал я. — Только я все красочные подробности — потом, ладно? Чаю налейте и пожевать что-нибудь...
— Погоди, — Тон держал гитару, — в каком смысле она от Высоцкого?
— В прямом, — я активно пробивался вниз, к столу. — А что до прочего — то всё получилось. Вот об этом сейчас и поговорим. Только я поем и попью, я больше не могу, честно-о!
— Можно есть и рассказывать, — заметила Лидка.
Колька подал голос:
— А меня всё учит, что с набитым ртом разговаривать неприлично.
Не знаю, прилично это или неприлично, но я, конечно, стал говорить с набитым ртом. И, по мере того, как я говорил, лица моих друзей становились всё более и более обречёнными и разочарованными.
— Вот так обстоят дела, — облизал чайную ложечку и откинулся на спинку старого вертящегося стула.
— Хреново, — подытожил Петька.
— Почему? — я не отказал себе в удовольствии разыграть дурачка. — Думаете, не доберёмся туда?
— Доберёмся! — энергично закивал Колька. — Я знаю это место! Дойдём, точняк!
— Можем и не добраться, — рассудительно заметила Лидка. — Но не в этом дело, Жень...
— А в чём же? — идиотничал я, мысленно переполняясь восторгом.
— Да в том, что самолёт-то у нас поднимать некому, — печально сказала Лидка. — Я чего-то такого и боялась, если честно... Даже если он там стоит в полной боевой и ждёт — что мы можем?
— Вы — ничего, — согласился я. — А я?
Они посмотрели на меня — все четверо. Я улыбнулся:
— Ну, чего уставились? Я-то, на что?
— Не, погоди, — помотал пальцем Петька. — Ты же это. Больной.
— У-ти-ё-о! — пропел я. — А то я не знаю.
— Ну и как же?.. — не понимал он.
— Левым каком через правую каку, — пояснил я. — Мне туда только дойти, а там... как-нибудь взлечу.
«Взлечу — а садиться, может быть, и не обязательно, — подумал я. — Толька мама будет плакать... Матери всегда плачут. Но есть же вещи, которые надо делать. Несмотря ни на что».
Я побоялся, что от этих мыслей размякну — и бодро встал:
— Ну что, пошли, что ли?
— Нет, погоди, — покачал головой Тон. — Завтра к полудню. Сейчас по домам пойдём. Подготовимся.
— Вам виднее, — согласился я. — Думаю, у меня дома засады нет.
— Проверим, — пообещал Петька. — Может это — с тобой переночевать?
— Если... — я хотел сказать «Лидка», но это было бы пошло и глупо, и я закончил: — ...что — покричу.
Мы дошли до аллеи безо всяких происшествий. Но я чувствовал — всё вокруг напряжено, как напряжён перед схваткой борец. И если сейчас нас выпустили — это не значит, что выпустят и завтра.
Мы постояли около ворот. Тон спросил меня:
— Ты правда видел Высоцкого? — я кивнул. — Ну что, я был в этом убеждён, — немного непонятно закончил он и ушёл первым, не оглядываясь.
Потом ушли Петька с Колькой. Вот Петька пару раз оглянулся, и это было понятно — мы-то с Лидкой всё ещё стояли вместе. Но он мог не беспокоиться — я не знал, о чём говорить. И облегчённо вздохул, когда она спросила:
— Ты правда... сможешь?
— Смогу, — твёрдо сказал я.
— Он же старый. Там все приборы другие.
— Все приборы одинаковые, только надписи на другом языке. Тогдашний истребитель — это всё равно, что нынешний спортивный само-лёт. Справлюсь.
— А там... — он показала подбородком вверх. — Если тебе станет плохо... тогда, как же...
— Можно я тебя поцелую? — спросил я.
Она закрыла глаза. Мы поцеловались. И ещё. Я нацелился на третий раз, но Лидка открыла глаза, отстранила меня и сказала:
