Прошли. Повернули. Еще раз повернули — и оказались в противоположном крыле. Запахло формалином: где-то рядом кадаверная. Место, где в чанах с консервантом хранятся анатомические трупы. Долго хранятся. Годами. На одном и том же трупе учатся поколения. Ну, не поколения, конечно, но многие. Потому что подготовить качественно труп — дело непростое во всех отношениях.
Нас что, порядок в кадаверной привели навести?
Нет. Прошли мимо. Ну и хорошо.
Пришли в тупичок. Стена прикрыта фанерным щитом с лозунгом «Заём восстановления — в каждую семью!». И можно было разглядеть нечто, похожее на облигации займа. Дедушка мне их показывал. Да они у меня и сейчас есть. Никогда добром, говорил дедушка, ну, а если выхода нет, то, значит, нет. Считай, пропало.
Щит этот рабочий хозчасти поддел ломиком. Аккуратно. То тут отдерёт, то там, фанера, хоть и старая, а ещё хоть куда. То ли пары формалина её сохранили, то ли раньше фанеру делали лучше. Может, это и авиационная фанера?
Потихоньку отодрали щит и позвали нас — оттащить его в сторону. Чувствуя себя полным Буратино, я достал из кармана халата, того самого, сталинского, перчатки, опять те же самые, и взялся за край. Ребята встали рядом, и щит мы благополучно перенесли на указанное место. Метров на десять назад. Перенесли и прислонили к стене.
А за щитом была дверь. Металлическая. Тайна железной двери, да. Фильм мне нравился, книга ещё больше, я, хоть уже и не маленький, не раз мечтал: эх, хорошо бы найти коробок волшебных спичек!
Но нашли мы дверь. Зав АХЧ, Кутайсов, достал ключ. Ни разу не золотой. Зато большой. На вид с полкило весом и сантиметров двадцать длиной.
Скважина была прикрыта фартуком, густо закрашенным. Сместив фартук тем же ломиком в сторону, Кутайсов вставил ключ и попробовал провернуть. Не вышло. Не смутившись, он вытащил ключ, взял у слесаря масленку и залил в скважину масла. Совершенно не торопясь. Думается, если бы дверь не удалось бы открыть, он нисколько бы не расстроился.
Но удалось. Масло сделало свое дело.
И дверь отворилась. Толстая. Сантиметровая стальная пластина на шести сантиметрах дуба. Что у них тут, золотой запас атаманши Маруси хранится? Была такая атаманша в Гражданскую, всё золото казенного банка с боем взяла. До тонны, пишут исследователи. И не нашли до сих пор! И Маруся пропала.
Дверь широкая. И высокая. Шкаф спокойно пройдет. Или небольшое стадо барашков. Вроде нас.
Предчувствие не обмануло:
— Ну-ка, братцы, проходите вперёд, — скомандовал Иван Корнеевич.
Пошли вперёд. Но очень недалеко. За дверью площадка, а дальше — лестница, которая вела вниз. В темноту. Запах… Запах скорее приятный. Запах сандала, индийских благовоний. Но откуда здесь индийские благовония?
И ещё — было нехорошо. Даже жутко. И это, возможно, вовсе не беспричинный детский страх, а мы что-то слышим, пусть и подсознательно. Инфразвуки, да мало ли что.
— Ничего не видно, — сказал я.
— Совсем ничего?
— А заходите, поглядите. Мин нет. Ну, пока нет.
— Каких мин? — притворился непонимающим Иван Корнеевич.
— Никаких.
Он зашел, но опасливо.
— У вас что, фонариков нет?
— Некурящие мы, зачем нам фонарики.
— Не понял?
— Нет у нас фонариков. Никто не выдал. Скажите, где взять, сходим, получим.
Иван Корнеевич посмотрел вниз. Достал спички — видно, был курящим.
— Постойте, а вдруг там метан, или еще какой газ скопился? Как бахнет, мало не покажется.
— Ну, откуда здесь метан, — но спички убрал.
— Не метан, так углекислота. Спустился, вдохнул три-четыре раза, и потерял сознание. В подвалах всякое бывает. В старых, невентилируемых подвалах. А тут подвал второй степени, — продолжал я вдохновенно.
— Что значит — второй степени?
— Подвал в подвале. У вас схема-то есть? План? Наличие вентиляции на плане? Воздух-то недвижный.
Иван Корнеевич не ответил. Значит, нет плана. Странно. Чай, не на вражеской территории, это наш собственный институт, а плана нет.
— Вот свечки есть, — пришел на помощь Кутайсов.
— Нет, нет и нет. Для метана свеча — самое то, чтобы рванут.
— Метан, он легче воздуха, — нашёлся Иван Корнеевич. — Он поднимается вверх, что ему в подвале делать?
— А откуда же он в шахтах? В общем, субботник, не субботник, а технику безопасности никто не отменял. Пусть специалисты идут. С приборами, с миноискателями, в изолирующих противогазах, — мне вспомнились противогазы во втором лабораторном корпусе. — И план здания где-то обязательно есть, не может не быть. А мы пойдём деревья сажать, или мусор собирать. Не обессудьте.
И я ушел. А со мною вся группа. Суслик, Игнат, Сеня и простой человек Конопатьев.
После того, как мы неудачно встречали делегацию из Мали, в группе состоялся разговор. На тему «быть или не быть».
Я напомнил историю с Колей Васиным, который поступил в институт, поехал на картошку, где и бесславно погиб, выполняя распоряжения командиров и начальников — сел в прицепную тележку, а та возьми и перевернись. Трактористу дали условный срок, который он и не заметил, продолжая работать в родном колхозе. Препод, Землицин Константин Петрович — я запомнил! — перевелся в медучилище, и чувствует себя пострадавшим ни за что. Беда в том, что и другие считают, что Землицин пострадал ни за что. Ну, перевернулась тележка, он-то здесь причём? Он же хотел как лучше. Чтобы студенты быстрее в поле оказались, больше картошки убрали, план выпали. А тут тележка… Студенту же, знать, судьба такая. Битва за урожай идёт, а в битве, бывают, и гибнут.
Так вот, я решительно не согласен гибнуть ни в битве за урожай, ни в битве за высокие надои, ни в битве за здоровье трудящихся. Выполнять глупые распоряжения придётся, без этого никуда нигде никогда. Но выполнять распоряжения, опасные для собственного здоровья и даже для самой жизни — идите в Житомир.
Речь моя у группы бурных восторгов не вызвала, да я и не ждал восторгов. Тут нужна медленная инфильтрация. Понимание, что не для того нас мамы рожали, чтобы мы сгорали, светя другим, или в ожидании малийских чиновников отмораживали пальцы, носы или кое-что другое. Дойдёт.
И уже доходит.
Вот как сегодня.
Кстати, в прошлый раз никаких кар за уход нам не было. Даже не вспомнили. Сделали вид, будто ничего и не было. Мали? Не знаем никакую Мали.
И сегодня не будет.
Те, кто остался, вляпываются в непонятное. А это только в книжках приключенческих непонятное волнует и зовёт. В реальной жизни всё куда прозаичнее.
Нет, я не боялся оставленных мин. Хотя и очень может быть: в сорок втором Чернозёмск был на волоске от захвата гитлеровцами, и многие здания спешно минировали, чтобы не достались врагу. Слава Воронежу — он насмерть встал на пути фашистов.
Метана или углекислоты я боялся больше. Слышал не раз, как гибли рабочие в газовых ловушках: один полез вниз, потерял сознание, за ним другой, потом третий… В газетах о подобном не пишут, по телевизору не показывают, но бывает, бывает…
Но больше всего я опасался другого. В приключенческой книге я вычитал фразу «есть тайны, прикосновение к которым убивает». Ну, пусть сейчас тайна и не убьёт, но возьмут подписку и лет на десять запретят выезд за границу. Так, на всякий случай. А мне выезжать за границу необходимо. Чемпионом мира сидючи дома не станешь. И вообще.
А тайна… В каждом институте Чернозёмска есть тайны. То есть закрытые, секретные темы. Медицинский — не исключение. И, когда во время войны многие ВУЗы эвакуировали, кое-что оставалось и у нас. Процесс перманентного накопления тайн.
И что там, в подвале второго уровня, и только ли второго, конечно, интересно. Очень интересно. Но не настолько, чтобы становиться нежелательным свидетелем, которого распределят куда-нибудь в Тюменскую область, и надолго, надолго.
Мы сели на скамейку у входа в институт. Передохнуть и собраться с мыслями. Сейчас, под открытым небом, при свете солнца, подвал представлялся чем-то далёким, но всё равно неприятным.
