— Если что, — сказал я, — так и говорим: отсутствие освещение, опасность подвальных газов. Вот нас и отпустили.
— А нас отпустили? — спросил Игнат.
— По факту — да.
— А что делать будем сейчас?
— Пойдем, найдем тех, кому помощь нужна. Вторую группу, что ли.
Вторая группа была неподалеку — убирала заросли бурьяна вокруг Второго Лабораторного корпуса. Как-то не спешили его восстанавливать, корпус. То ли денег пока нет, то ли материалов и оборудования.
И там среди бурьяна мы нашли наших девочек. Они тоже не по домам разошлись, а решили поработать. Раз уж и оделись соответственно, и настроились.
Вместе-то куда веселее работать. Особенно когда солнышко светит, ветерок обдувает тёплый, весною пахнущий, птички поют. Это вам не подвал.
Хорошо поработали. Самому приятно потом чувствовать сладкую усталость. Мозг в ответ на физическую нагрузку вырабатывает энкефалины — так написано в «Молекулярной Биологии». Что-то вроде внутреннего наркотика.
А в понедельник нас опрашивал следователь. Только пришли на занятия, как нас, пятерых ребят группы, послали в двести вторую учебную комнату. Её и занял следователь. Заходили по одному, процедура занимала полчаса или около того.
А снаружи — компрессоры шумят. Воздух гонят по гофрированным трубам. А трубы уходят вниз, в подвалы. Куда именно, не знаю, но догадываюсь — за железную дверь и ниже.
Дошла очередь и до меня. Следователем была женщина забальзаковских лет. Усадила. Стала спрашивать сначала анкетные данные, потом перешла к сути. К подвалу.
Я рассказал подробно, что и как. Пришли, отодрали фанерный щит, Кутайсов, начальник АХЧ, открыл дверь со второго раза, смазав замок машинным маслом. Мы прошли на площадку и остановились: темно, а у нас фонарей нет. Постояли, да и пошли наружу, субботник, дел много, что зря простаивать.
Газ? Да, я говорил, что в глубоких подвалах бывает и газ, если подвал без вентиляции, и что соваться туда опасно. Оборудование нужно специальное. И навыки. Кому говорил? Всем, кто слышал. Рядом были сокурсники — я их перечислил, — и преподаватель кафедры биохимии Иван Корнеевич. И мы ушли работать, субботник же. И работали до двух часов. А что, собственно, случилось?
В кино следователь железным голосом говорит, что вопросы здесь задаёт он.
В жизни женщина сказала, что позже, около пятнадцати часов, несколько преподавателей вместе с Иваном Корнеевичем Земтуховским спустились-таки в подвал. И не вернулись. Спохватились только в воскресенье. Пожарные их достали, всех четверых, но поздно. Все погибли. Предварительная причина — отравление газом. Сейчас подвалы активно проветривают, угрозы учебному процессу нет. Но как я догадался о газе?
Я не догадался, отвечал я. Просто читал во всяких книжках, что такое бывает. Углекислота, метан, в общем, всякие газы. И шахтеры с собой канареек берут, в клетках, берут и смотрят, в порядке ли птичка. Ну, и лампочки у них шахтерские, особые, от которых газ не взрывается.
И ещё раз — я не спускался в подвал?
И мысли не было. Темно ж.
Она попросила меня лишнего не болтать, нечего панику сеять, я прочитал протокол, написал «с моих слов записано верно», расписался, и мы расстались.
Вот так… Этого я не ожидал. Или ожидал? Но не захотел Чижик быть канарейкой у Ивана Корнеевича.
И что их так в подвал тянуло? У пожарных, думаю, есть баллоны с воздухом, чтобы работать в задымленных условиях, вот их бы и позвали. Ну, и открыли бы дверь, воздух стали закачивать.
Но не пошли на это. Торопились. Почему? Доложить кому-то, что дело сделано?
А институт в смятении. С одной стороны, четверо преподавателей погибло. Траур. С другой — сто четвертая годовщина дня рождения Владимира Ильича Ленина. Праздник.
Совместить никак не получится.
Решили сделать вид, что ничего и не случилось. Продолжили учебный процесс. А траур объявят завтра.
У меня от этого процесса осталась третья пара. Физкультура. От которой я освобождён. Как чемпион СССР.
А девочки пошли.
Глава 22
7 мая 1974 года, вторник
МАЙСКИЙ ДЕНЬ БЕЗ ГРОЗЫ
Я сидел и крепился. Не подавал виду, что страшно. И вовсе не страшно, а даже весело мне. Весело! Весело!
Но получалось не очень.
Сидел я рядом с Ольгой. Пассажиром. А она была за рулём. Новенькие «Жигули» 2103, «троечка», неслись по шоссе на скорости сто двадцать километров в час. И это ещё не предел!
Наконец, Ольга сжалилась надо мной, и сбросила скорость до девяноста.
Время было раннее, половина пятого утра, шоссе пустынно, кроме нас никого, а всё-таки, всё-таки… Вдруг выскочит заяц, собака, олень?
Наконец, автомобиль остановился.
— Ну, как? — спросила Ольга. Глаза её горели, что для пантеры и неудивительно.
— У меня седые волосы есть? — ответил вопросом на вопрос я.
— Нет.
— Будут. Ну, если доживу. Вот скажи мне, куда ты торопишься? Мы же договаривались: семьдесят километров в час. Семьдесят, а не сто двадцать!
— Семьдесят — это для старушек. Я ж не старушка ещё. Вот стану…
— С такой ездой очень может быть, что и нет. Не станешь. И второе. Помнишь «Одноэтажную Америку»?
— Ну, помню. Смутно.
— Там что написано? Первые пять тысяч миль нужно ехать на скорости не более сорока миль в час. Быстрее для мотора вредно. Пусть поначалу прирабатывается, притирается, приноравливается к твоей езде. А то ведь загонишь машину, а судьба что лошадей загнанных, что автомобилей печальна. Приобретенный порок мотора не лечится.
— Нет у моторов никаких приобретенных пороков, — сказала Ольга, но я попал в цель. Машину она любила первой, самой искренней любовью, да она того и стоила — новенькая, резвая, блестящая, как не полюбить. Владеет машиной три дня, и все три дня я только и слышу «Панночка то, Панночка это…». Это она машину так назвала — Панночка. Говорит, что так Чичиков называл свою бричку, в которой изъездил некую губернию в поисках мёртвых душ. Возможно, даже нашу.
Но я сомневаюсь. То есть губерния-то да, наша, а вот насчёт брички вряд ли. Я недавно перечитывал Гоголя. Лошадей помню, Заседатель, Гнедой и лентяй Чубарый, а вот бричка безымянна.
Но спорить не стал.
Тут нас догнала Надежда на «ЗИМе». Выехали мы на двух авто, так, на всякий случай. Всю весну девушки упражнялись в вождении, иногда на «Москвиче», на курсах, а чаще на «ЗИМе». Выезжали как сейчас, по утрам, и ездили. Вырабатывали навыки.
Надя села за руль, а Ольга перешла в «ЗИМ». Вторая часть автопробега.
Я опять начал внушать себе «Весело! Весело! Весело!», но Лиса не гнала. Шестьдесят километров в час её совершенно устраивали. Ну, а меня и подавно. Проехав десять километров, она затормозила.
— Куда легче управлять, чем «ЗИМом».
— Отож. Це Европа!
Дело, конечно, не в Европе: «Жигули» легче «ЗИМа» вдвое, оттого и отзывчивее. Для девушек — самое то.
Теперь девушки обе сели в «ЗИМ», а за руль «Панночки» — я.
Отличная машина. Чуткая и стремительная, как лань.
Но «ЗИМ» на неё я не променяю.
Вернулись в Сосновку к семи утра, ещё по пустым дорогам. Редкие работяги-грузовики, единичные рейсовые автобусы — пусть. Привыкать к вождению нужно именно так. Постепенно. Ничего, приучатся. Уже приучились. Вот в чём проблема: обыкновенно человек покупает собственный авто годам к пятидесяти, ну, к сорока. А в пятьдесят и рефлексы обычно не те, и обучаемость не та. Другое дело в девятнадцать! Да ещё с навыками эффективного мышления! А в США, пишут, так и в двенадцать за руль пускают, чему я не очень верю. Может, неофициально, в сельской местности разве. Там, говорят, в булочную пешком не ходят. Только на авто.
Должно быть, далеко до булочной. Фермеры же на хуторах живут, а не сёлами, как у нас. А на хуторах булочных нет. Либо сами пекут хлебушек, либо едут до ближайшего тауна. Бедняги.
