вынул клыч и примерился порубить деревце. Занёс даже руку, но неожиданно вспомнился Елизар.
«Оружие отрок попусту не обнажай, ветки да палки не руби им, коли на то острая нужда не возникнет. Не для того оно делалось, чтобы палки рубить и о них клинок тупить. Против живого создано. Оружие нужно своё уважать. Как следишь за ним, так и оно тебе и в бою будет помогать, клинок врага своим клинком встречать. А другое, что рубить⁈ Так на то и топор есть, и кистень, и рубилово какое, а сабля гордость воя. А гордость нужно беречь, как и доблесть свою. Понял ли меня, отрок?»
Вадим очнулся от воспоминаний, посмотрел на саблю, заботливо отполированную и вычищенную своими руками, и спрятал её обратно в ножны.
«Спасибо тебе, Елизар, за науку и за заботу, пусть земля будет тебе пухом, а в Раю вечная жизнь!» — мысленно прошептал Вадим.
Ещё раз, взглянув на куст, что надобно показательно срубить, он нехотя достал кистень и, размотав гирьку на железной цепи, принялся усиленно раскручивать её в воздухе.
Гиря металась рассерженным шмелём, добавляя Вадиму чувство уверенного владения оружием. Поймав удобный момент, он направил движение гирьки в ствол жимолости. Тяжёлый чугун с треском впился в тонкий ствол и расщепил его. Деревце подломилось и, пугая насекомых, уронило крону на ветки других деревьев. Добивать ни в чём не виноватую жимолость Вадим не стал и отошёл от неё.
— Что, пожалел саблю?
— Сабля не топор, не рубить должна, а в сабельных ударах озорничать, клинок врага встречать. Разумение на то должно. Бес попутал меня, коли я забыл уроки наставника, да вовремя вспомнил. Ты сказал снести куст, я выполнил. Берёшь или не берёшь в обоз?
— Беру, как не взять такого молодца, что и кистенем владеет, и саблей. Возьму. Харч у тебя свой будет, али с нами будешь кормиться?
— С вами. Много я не унесу с собой, а путь долгий, да и готовить одному не с руки.
— Тогда с тебя деньга за кажный день, на том и порешим, ежели ты не супротив того?
— Нет не против, по рукам?
— По рукам. Захар меня зовут, старшой я здесь. Приходи тогда поутру, как солнце взойдёт, собираться будем. А как над лесом поднимется, так в путь-дорожку пойдём. Смотри, не опоздай.
— Ежели опоздаю, то нагоню, вы же не быстро будете ехать?
— Так-то да, быстро на наших подводах не поедешь. Да и не опаздывай, а то могу и передумать.
Вадим кивнул и, хлопнув друг друга по ладони, они расстались. Захар остался со своими людьми, а Вадим повернул обратно в город. Дойдя до дома, где остановился на постой, отобедал с хозяйкой и снова ушёл. На это раз он спешил к оружейнику. Оружие оказалось готово и, забрав отремонтированный пистоль, Вадим получил также обещанный порох и пули.
Пули покоились в кожаном кошеле, напоминающем денежный, а порох оказался закупорен в коровьем роге. Рог изнутри вычищен, высушен и доверху набит пороховым зельем. Навскидку его бы хватило выстрелов на двадцать. Проверив зелье, Вадим повесил его на пояс за верёвочку, прикреплённую к рогу. Попутно он купил ещё немного костного масла, что заменяло тут оружейное. Вернувшись домой, он выложил всё своё богатство на стол и принялся вычищать и полировать.
— А что это ты делаешь, служивый? — спросила ненароком подошедшая хозяйка. Пять её детишек уже были у стола, любопытно рассматривая действия Вадима и задаваясь тем же самым вопросом. Но они побоялись спросить, а хозяйка — нет.
— В поход готовлюсь, завтра поутру пойду в Калугу, судьбу испытывать.
— А пошто саблю свою салом мажешь?
— А чтоб не ржавела.
— Да как это. Вот у меня чугунок стоит, весь уже чёрный от нагара и воды, а всё никак не ржавеет.
— Так он на то и чугунок, коль из чугуна сделан, а ежели из железа чистого, давно уже бы заржавел. Чем сталь лучше, тем беззащитнее она от воздуха и воды.
— Ааа, вона как! — протянула хозяйка, дивясь на него, но не уходила.
Она всё крутилась вокруг молодого парня, пытая его вопросами, а чумазые дети молча слушали, тихо посапывая и поблескивая любопытными глазёнками. Младшие сосали пальцы, сладко причмокивая, а старшие грели уши, понимая и не понимая взрослые разгворы. Девки, одетые в рваньё, трясли куцыми косичками, а пацаны внимательно вертели кудлатыми головёнками. Тут же вертелась и Агафья, всем видом показывая причастность к происходящему и осведомленность.
Смазав и почистив клыч, Вадим убрал его в ножны и приступил к пистолю. В комнате повисло благоговейное молчание. Самый старший из детей, мальчик с труднопроизносимым именем, тихо подошёл к столу и робко спросил.
— А чаво это?
— Пистоль это, огнестрел, стреляет пулями. Вот курки, вот кремнёвый замок. Нажимаем на крючок, он спускает курок, курок бьёт по кремню, а тот сыплет искрами, вот полка для пороха розжига. Он горит и поджигает основной заряд. Тут пыж закупоривает и не даёт сгоревшим газам просочиться мимо. Газы толкают пулю, пуля летит и убивает, ну или ранит. Понял? — ответил Вадим, радуясьвозможности блеснуть своими познаниями. Да всё не впрок.
Мальчонка отрицательно покачал кудлатой головой и убежал. Вадим усмехнулся. Он бы тоже на его месте не понял, но запомнил на всю жизнь. Как знать, может быть и вырастит из этого мальчугана будущий Кулибин, если выживет. От этой мысли Вадим нахмурился, припомнив все прошедшие события. Ну, что тут скажешь?
Смазав пистоль и ещё раз проверив работу кремнёвого замка и курков, Вадим всё уложил рядом с топчаном и, завершив вечер сытным ужином, лёг отдыхать. Сначала не спалось, а потом, когда он уже почти заснул, началось…
— Ратуйте, люди, ратуйте! — послышались крики со всех сторон от дома. Поначалу тихая, ночь внезапно разорвалась громкими звуками беды и ненависти. Сначала робко и неспешно, а потом всё быстрее и сильнее стал бить набат, тут же подхваченный колокольнями окрестных церквей. Вскоре над всем Козельском поплыл медный перезвон церковных колоколов. На город надвигалась беда.
Вадим буквально скатился с топчана. Ошарашенно вертя головой во все стороны, он с тревогой посмотрел в единственное круглое окно. За слюдяным щитом виднелись горящие факелы и силуэты бегающих в разные стороны людей.
— Ратуйте! Ратуйте! Ратуйте! — неслось со всех сторон. Прямо Рататуй сплошной. Вадим ещё не привык к этому слову, и оно билось в его сознание образом крысы из мультфильма.
Судорожно натягивая портки, он лихорадочно соображал, кто бы это мог быть. В голове варьировались десятки вариантов: от мертвяков до инопланетян. Маруся тревожно металась по избе, дети в голос выли, старшие рыдали, младшие им вторили. Царил бардак.
Положение осложнялось ещё тем, что дом находился за городской стеной, в посаде, и значит, кроме доблести его защитников перед врагами не существовало больше никаких преград.
Натянув портки, Вадим подпоясался саблей и схватил пистоль. Не глядя на детей и хозяйку, он стал на ощупь насыпать порох на полку. В темноте забить заряд и пулю в ствол пистоля с первого раза не получилось. Заплечный мешок и боевой кистень остались лежать у топчана, пока он, прижавшись носом к слюдяному окну, всматривался во двор. За окном метались лишь световые пятна. Это редкие человеческие фигуры бегали с факелами, а вслед за ними бежали другие. Только кто это, разобрать оказалось невозможно.
Хозяйка зажгла свечу и со страхом смотрела на действия молчаливого Вадима. А тот продолжал готовиться к бою, получалось пока плохо. Руки дрожали, порох просыпался на землю, сабля не желала выходить из ножен.
В это время в дверь громко забухали чем-то тяжёлым. Маленький палисадник затрещал под тяжестью грузных тел. Раздался чей-то пронзительный крик, быстро утонувший в мешанине разных звуков. А в дверь ещё более настойчиво замолотили кулаком, а может и не кулаком, а лапой.
Дети перестали плакать, сжавшись в пёстрый комок тел, голов, рук, и ног, они приникли к матери и, обхватив её руками, печально замерли. Агафья растерянно стояла рядом. Вадим мельком взглянул на них, и его сердце защемила тоска. Блестели в неровном свете свечи испуганные глазёнки детей. Маруся потеряно смотрела вперёд, ни на что уже не надеясь и мысленно распрощавшись с собственной жизнью.
— Агафья, — крикнул Вадим, — наведи порядок, возьми из мешка кинжал и готовься к бою.
Странно, но его звонкий, почти уверенный голос заставил вскочить со своего места Агафью и схватиться за кинжал. Пища своим ещё детским голосочком, она принялась командовать остальными, быстро войдя во вкус.
А перед глазами Вадима резко возник образ матери, такой близкий,
