Перед войной с Римом Митридат склонил к себе пиратов, составивших основу его флота. Пиратские вожаки, действуя совместно с Неоптолемом, царским навархом, устроили так, что Эгейское море на пару лет забыло, как выглядят римские боевые корабли. Огрызался Родос, но морская война с ним, после нескольких ожесточенных столкновений, протекала вяло. Пираты кружили вокруг острова, как слепни вокруг коровы. Та лениво обмахивалась хвостом, время от времени пришибая неосторожных, но желающих присосаться к вкусной кровеносной жиле не убывало. Морская блокада довольно дырявая, но зато совершенно необременительная для казны. Регулярный флот тем временем был занят переброской все новых и новых армий в Грецию, где их одну за другой съедал на завтрак Сулла, и это уже вызывало большое беспокойство.
Когда дела пошли совсем плохо, полетели из осажденного Пергама голуби с папирусными трубочками на лапках, поскакали в Ликию гонцы, загоняя коней. А спустя четыре дня, после того, как первый голубь, шумно захлопав крыльями, выскользнул из рук Киаксара, в гавань Патары вошла "Меланиппа". Как раз к званому обеду.
Всех собрать Мосхион не успел, слишком мало было у него времени, поэтому совет вождей щедро разбавили незначительные персоны, из тех, кто имеет всего один корабль, о большем в ближайшее время даже не помышляет и лишь по удачному стечению обстоятельств оказался в Патаре. "А я возлежал десятым по левую руку от самого Эргина Мономаха!" Глядишь, заметят, в товарищи позовут, тут дела и пойдут в гору. Однако Эвдор оказался в числе приглашенных, вовсе не потому, что на безрыбье и рак — рыба. Как только "Меланиппа" встала у пирса, ее кормчий был узнан многочисленными знакомцами.
"Хо! Кого я вижу! Радуйся, Эвдор, а мы тебя давно похоронили!"
Едва отобнимались и отхлопались по плечам, едва успели пираты причальные канаты намотать на тонсиллы[68], как откуда не возьмись, нарисовался толстяк перс, по виду евнух, с вооруженной свитой и тонким голосом (точно, евнух) возвестил, что: "Сильномогучего Эвдора архонт-эпоним ждет не дождется в Царском доме для важного совета". Даже не так — для Важного Совета.
Дракил оценил и "сильномогучего" и "ждет не дождется". И стало на душе совсем муторно. Он оглядел стоящие рядом гемиолии и вовсе затосковал.
"...нужно будет, возьму гемиолию..."
Нда... Сильномогучий Эвдор... Почти что с голой задницей прибыл, а гляди ж ты...
Но на этом огорчения критянина не закончились: к архонту-эпониму, Эвдор отправился не один, а с Аристидом и было это настолько для окружающих естественно, обыденно, что клял себя Дракил последними словами, стирая зубы до корней, что не метнулся на Родосе к Леохару. Ведь была возможность... Ну какая, в сущности, разница, за Митридата воевать или против? В обоих случаях ты повязан по рукам и ногам. Все Братья встали на ту или иную сторону, никто не остается в стороне, вольной птицей, как в лучшие времена. Да только попробуй ходить единолично, сам за себя, мигом "чернь", мелкая рыбешка, перебежит от тебя с твоими сомнительными перспективами под знамена сильнейших. А там выгоды гораздо больше просматривается. И что? Один останешься? Куда катится мир...
Дракил кинул взгляд на Койона с Гундосым. Довольны, аж светятся. "Чего ты, критянин, кривишься, словно таракана проглотил? Не иначе, скоро дело будет настоящее! Римлян пойдем бить! Они Элладу грабили, теперь мы все себе назад отберем. Богатыми станем!"
"Уж вы станете, ага. Придурки..."
Дракил сплюнул через борт, стараясь не попасть в узкую полоску воды между акатом и пирсом. Посейдона гневить ни к чему, а на чувства местных он срать хотел, не то что плевать.
Повод для созыва совета был серьезный, и устраивать симпосион вовсе не предполагалось, однако он случился сам собой, ибо половина собравшихся вести переговоры без выпивки с голыми девками просто не умела. Вождей собралось четырнадцать человек, а если бы не спешка, Мосхион с полемархом озаботились бы приглашением почти втрое большего количества. Тем не менее, народу в пиршественном зале Царского дома набилось много, все главари явились со свитой, а некоторые, как например, Полиад Драконтей, еще и с флейтистками. Мало кто знал, почему его прозвали Драконтеем, сиречь "Змеиным". Мощной комплекции этого пирата подобное прозвище совсем не подходило, но злые языки поговаривали, что он получил его за выдающееся мужское достоинство, что косвенно подтверждалось стайкой полуодетых девиц, всюду следовавших за ним на берегу. Некоторые уверяли, что Драконтей столь же тупоголов, как означенное достоинство, но, разумеется, такое произносилось за глаза, поскольку "тупоголовый" Полиад чужие головы снимал легко и непринужденно, острыми предметами, хотя мог и голыми руками, благо был весьма могуч, хоть сейчас в Олимпию.
Изрядную конкуренцию в деле завоевания Олимпийских венков Драконтею мог бы составить пират, о котором по всей Эгеиде говорили с уважительно-опасливым придыханием: "Эргин? У-уу... Эргин, это да. Это вам не хер собачий. Эргин, это сила". Мономах, в отличие от Драконтея, внешне не тянул ни на борца, ни на кулачного бойца. Если бы он и впрямь числился в атлетах, его уделом мог бы стать панкратион, всесильное[69] искусство. Эргин Единоборец был не слишком высок, не слишком широкоплеч, но при этом жилист, подвижен и в равной степени грозен, как с любым оружием, так и без оного. Впрочем, сказать по правде, ни ему, ни Драконтею в Олимпии не место. В Олимпии состязания честные, и судьи за тем строго следят. Даже в панкратионе есть запреты, к примеру, глаза выдавливать нельзя. А какой пират станет блюсти правила? Глупости какие.
Никто не слышал, чтобы Эргин, непревзойденный единоборец, отличался благородством, честностью и верностью клятвам, отчего у Митридата и Киаксара нередко возникали с пиратом затруднения, ибо, по иронии судьбы, чаще всего переговоры им приходилось вести и полагаться на честное слово именно Мономаха. Так уж получилось, что, сидящий на облаке, Зеникет, все реже интересовался происходящим у него под ногами. Мосхион в большей степени занимался управлением пиратскими полисами, политикой, сиречь. А все военные дела возлагались на Эргина, архонта-полемарха, избранного Братством.
Эргин был очень силен, у него насчитывалось тридцать кораблей и это только всецело преданных, без счета всяких шавок, что под заборами орут, будто независимы, а сами подбирают падаль за могучим морским псом. Эргин, как и Леохар, даже имел свой собственный стяг — белый глаз на черном поле. За это его начали было звать не Мономахом, а Монофтальмом, тем паче, что через левый глаз Эргина пролегал длинный, жуткого вида шрам. Однако, прозвище не прижилось, глаз сохранился и видел, а страшный шрам лишь добавил Мономаху авторитета в Братстве.
