— Не помню, как блевал, — язык приходилось ворочать с невероятным усилием.
— А что помнишь?
Галл повернул голову на голос. Аппий сидел на полу, на тюфяке в углу комнаты, и не глядя на галла, писал что-то на двойной восковой дощечке.
— Меня помнишь?
— Тебя помню...
— Хорошо.
— ...как пили помню. Как здесь очутились... не помню. Мы где, почтенный Аппий?
— У меня дома.
— Где?
— В моей комнате. В инсуле. Я притащил тебя сюда и положил на кровать.
— А как же таверна?..
— К воронам таверну. Воздух там какой-то спертый, опять же, отхожее место через улицу воняет.
— Ты деньги-то забрал назад?
— Какие?
— Ну... те, что ты заплатил. За меня.
— И это помнишь? Очень хорошо. Амнезию диагностировать не будем.
— Амне... что не будем делать?
— Амнезия. Это по-гречески. Беспамятство. Я сказал, что распознавать в тебе беспамятство не будем. Скорее уж во мне. Деньги-то я, по правде сказать, забыл.
— Вообще-то я не жалуюсь на память и долги не забываю.
— Не сказал бы, что это дурное качество, — согласился костоправ.
— Почему на кровати я? Тут же у тебя всего одна кровать.
— Потому что блевать сверху вниз гораздо ловчее.
— А-а.
Галл осмотрелся, насколько позволяла подвижность затекшей шеи. Комната небольшая и крайне бедно обставлена. Из мебели только кровать. Ни стульев, ни стола, ни сундука для вещей здесь не обнаруживалось. Штукатурка на стенах кое-где облупилась, обнажая кирпич. Пожалуй, самой примечательной деталью интерьера были бесчисленные автографы предыдущих съемщиков. Сакральная фраза "Здесь жил..." встречалась столь часто, что на стенах уже не осталось живого места.
На окне сидел большой серый кот и таращил зеленые глаза на похмельного галла. Ганник устроил коту гляделки, но тому подобное занятие не понравилось, и он мягко, совершенно бесшумно спрыгнул на грязный пол.
— Не топай, зараза, — поморщился Ганник.
Кот, более не удостоив галла взглядом, подошел к горшку, понюхал его, после чего, распушив хвост, гордо удалился из комнаты через чуть приоткрытую дверь. Щелка была невелика, и коту пришлось протискиваться, растеряв во время этого процесса всю свою царственную важность.
Комнату с севера на юг вальяжно пересекал рыжий таракан.
— Зато здесь нет мышей, — философски заметил Алатрион.
Он аккуратно сложил половинки вощаной дощечки, убрал стило в кожаный футляр и протянул Ганнику кружку с белой жидкостью.
— Вот, выпей. Полегчает.
— Что это?
— Молоко. Помогает при похмелье
Ганник отпил. Молоко было козьим.
— Где ты его взял?
— Купил. Пей, не отвлекайся.
Ганник выпил все до дна и вернул кружку.
— Чем ты собираешься заняться? — спросил Алатрион.
Галл потер ладонями виски.
— Работу буду искать.
— Какую?
— Ну... Что я умею... Бошки проламывать. Телохранителем или вышибалой.
— Я так понял, что тебя здесь никто не знает, а рекомендовать некому. Как ты собираешься убедить работодателя платить и довериться незнакомцу?
— Как обычно. Выкину его человека. Вот он меня и возьмет. Хотя бы хозяин вчерашней таверны, к примеру.
— Интересный способ.
— Все так делают, кто ищет подобной работы.
— Никогда об этом не слышал.
Костоправ замолчал, покусывая губу и явно что-то обдумывая.
— Все-таки, зачем ты приехал в Рим?
Ганник не ответил.
— Ты ведь, не охранителем собираешься наниматься, а скорее, наоборот. Как в прежнее время.
— Это уж, как доведется...
Повисла продолжительная пауза, в течение которой Алатрион пристально смотрел галлу прямо в глаза. Ганник не выдерживал его взгляд, в висках застучало еще сильнее, какая-то неведомая сила вынуждала его вывернуться наизнанку перед этим, совсем незнакомым, в сущности, человеком. Раскрыть душу, всю, до самых темных ее уголков... Лицо галла побелело, лоб покрылся испариной. Даже отвернувшись в сторону, не видя Аппия, Ганник всем нутром чувствовал, как его жжет пристальный, какой-то... не людской взгляд костоправа. Его, как котенка подняли за шкирку, повертели из стороны в сторону, встряхнули, взвесили, измерили. Галл нашел в себе силы посмотреть костоправу в лицо. С глазами Аппия происходило что-то страшное: зрачки чудовищно расширились, исчезла радужка и белки. Ганник отшатнулся, как от пламени костра, внезапно опалившего лицо. Морок исчез, так же внезапно, как появился.
"Кто ты такой?", — Ганник с силой сжал ладонями виски, пытаясь унять кузнечный молот, гудевший внутри головы.
— Я человек. Из плоти и крови, — сказал костоправ.
"Он что, мысли мои читает?"
— Знаешь, что? — неожиданно заявил Алатрион, — давай-ка я найму тебя своим телохранителем.
Глаза Ганника полезли на лоб.
— Ты? Меня? Зачем? Ты же сам...
— Сам, сам. Сусам. Ты уже разок спину мне прикрыл. Чего бы и дальше этим славным делом не заняться? За деньги, разумеется. Ты же видел, что скупость к моим особенностям не относится.
— Деньги — пыль, — пробормотал Ганник, пытающийся осмыслить происходящее.
— Ну да. Философское утверждение. Многие сочли бы иначе. Мне кажется, нам с тобой по пути. А там, глядишь, еще что интересное выгорит...
— Ты точно костоправ? — с сомнением протянул галл.
— Самый настоящий. А кроме костей еще мозги вправлять умею.
— И от кого тебя охранять? От этих, что-ли... терпил[64]? Или тебе надо их держать, чтобы не дергались, пока ты их, ну... ломаешь, в общем?
— Мне очень пригодится человек сильный, неглупый, умеющий обращаться с оружием, не слишком патриотично относящийся к Риму... — Алатрион провел кончиками пальцев по бороде.
Ганник истолковал его жест по-своему:
— ...и который, не задумываясь, перережет чье-нибудь горло? Я прав?
— Такое исключать нельзя, но я не приветствую кровопролитие.
— Ты такой же костоправ, как я патриций, — резюмировал Ганнник.
Алатрион усмехнулся.
— Пока что я наблюдаю в тебе один недостаток: пьянеешь быстро, после чего болтаешь много. Впрочем, это с какой стороны посмотреть. Странно выглядел бы галл, не обладающий этими "талантами". Пожалуй, привлек бы лишнее внимание.
— Я давно не пил вина, — буркнул Ганник.
— Догадываюсь.
— Ну и чью шею надо свернуть? — поинтересовался галл.
— Полагаю, твой вопрос означает согласие. Ничью. Ты делаешь поспешные выводы, друг Ганник. Собирайся, мы уезжаем.
— Чего мне собираться, рожу ополоснуть, чтоб башка поменьше трещала, да и готов.
— Хорошо. Сейчас пойдем в одно заведение возле ворот и наймем рэду[65].
— О как. Важными господами значит поедем? И куда же?
— К самнитам, друг Ганник. В Беневент.
Алатрион ушел в сопровождении человека, приведенного им ночью. Ливия стояла у окна и смотрела им вслед. Давно ли было, каждую ночь она молилась Великой Матери, никогда больше не видеть этого человека, которому она обязана жизнью и всем, что в ней есть. Он приходит, чтобы изменять мир и мир меняется по его воле. Кто же она для него? Подруга? Или просто нужная в деле вещь, тот рычаг, не единожды помянутый им, которым можно перевернуть землю?
