данном случае меня попросили об одной услуге. Которую я не мог не оказать. И это даже не комитетчики сделали, но наверняка по их просьбе. Капитан Гарагуля, знаете такого? — горбатый машинально кивнул, — попросил один единственный раз сыграть с Белогорской и выиграть у неё одну-единственную вещь. Драгоценности, которые она увела у француза. Всё, больше ничего. И то, что Белогорская ставила на кон что-то ещё помимо этих драгоценностей это, как вы понимаете не моя проблема. Само собой, что сначала надо выиграть деньги. И денег этих у меня нет. Сразу же, как только я их выиграл, я всё под отчёт сдал Анатолию Григорьевичу, так что можете меня хоть живьём закопать, толку от этого никакого не будет.
— Георгий не говорил, что его женщина проиграла то, что он должен мне, — задумчиво сказал горбатый, — он просто сказал, что привёзет ко мне человека, у которого мои деньги.
В ответ я только пожал плечами и сказал:
— А к чему мне что-то придумывать? Нет, врать не стану, когда Жорж был на вашем месте, я вешал ему лапшу на уши. Не знаю, кем он вам приходится, но всё равно скажу. Как человек он дрянь. И за бабой прячется и вообще, труслив, не умён и жаден. Я хотел наплести ему с три короба и запугать. Но если, как вы говорите вас знают все, то узнать, что на самом деле произошло на борту Грузии, вам будет не просто, а очень просто. Теплоход же наверняка еще стоит в Сухуми. Узнайте, мне спешить некуда, так что я вполне могу немного насладиться знаменитым грузинским гостеприимством.
— Дато, — крикнул горбун, повернувшись к двери. Через секунду в комнате появился совсем молодой мужчина. Багратион что-то сказал ему на грузинском, тот ответил на том же языке, и горбун повернулся ко мне.
— Я послал своего племянника в Сухум. Он узнает, что там у вас с Георгием произошло на самом деле. А ты, москвич, пока посидишь тут.
Сказав это, он вышел, и я услышал, как повернулся ключ в замочной скважине. Что ж, мне остаётся только ждать.
Ожидание было долгим. Часы с меня сняли, но по моим прикидкам прошло часа четыре, не меньше. Но наконец дверь распахнулась, и на пороге снова появился Горбун.
— Выходи, Фёдор Михайлович, — сказал он мне, — Дато всё рассказали нужные люди. Ты не соврал насчёт Гарагули и его просьбы. И ты прав насчёт Георгия. Я с ним поговорил и так как он совсем забыл про честь и требовал с тебя то, что ты честно выиграл то разговор этот ему очень не понравился. Можешь считать, что я перед тобой извиняюсь за него. И вот ещё что, ты, я знаю, пишешь книгу про крымских виноделов? Так?
— Так.
— Настоящее вино в Союзе делают только в Грузии. И я тебе хочу это доказать.
— Какой-то очень резкий переход из пленника в чуть ли не гостя, вы не находите?
— Почему чуть ли не гостя? Ты сейчас и есть мой гость. Ты помог моему старому товарищу. Кто ты как не гость? А что было, то было. Как там говорится? Кто старое помянет тому и глаз вон.
* * *
Нет счёта звёздам на небе, воде в океане и горскому гостеприимству. Из-за стола меня не выпускали несколько часов, пока я не перепробовал весь стандартный набор блюд, от лобио, до чахохбили, мой живот не разулся словно дирижабль, а мозг не утонул в сладком тумане домашнего коньяка.
На «Грузию», я, естественно, опоздал.
Но никого из присутствующих это не смутило, меня, почему-то тоже.
У Багратиона нашлась родственница на аэровокзале, причём в немалой должности. Один телефонный звонок, и вопрос с моим отлётом в Симферополь решился.
В аэропорт меня привезли словно дипломата или члена правительства. Чёрная «волга» с номером 88−88, вырулила прямо на лётное поле и остановилась у трапа.
— Пётр Иванович, нам взлетать пора, — волнуется молоденькая стюардесса.
— Э-э-э, пагади, — отмахивается от неё Багратион.
Он всё никак не может меня отпустить, нахваливая грузинское виноделие и подчёркивая его явное превосходство перед крымским.
— Слушай, следующую книгу у нас пиши! — горячится он, — про Саперави, про Киндзмараули, про Хванчкару! Крым, ха! — выражает он высшую степень презрения.
— Обязательно напишу, — уверяю я, — вот направит Союз Писателей к вам, и напишу.
В умиротворённом порцией коньяка после серьёзной адреналиновой встряски эта ситуация ничуть не кажется мне невероятной.
— Союз Писателей, ха! — чуть с сомнением, отвечает Багратион.
На его ясное чело набегает задумчивая морщинка, очевидно, он всерьёз раздумывает, как найти подходы к этой организацией.
— Пётр Иванович! — умоляет стюардесса.
— Уважаемый, и правда пора! — воспользовавшись заминкой, я вырываюсь из плена и разворачиваюсь к трапу.
— Вот! — Багратион суёт мне в руку бутылку двенадцатилетнего коньяка Энисели, — угости там своих «виноделов», и если они скажут хоть одно плохое слово, я лично…
— Не скажут, — заверяю я, поднимаясь по трапу, — иначе пусть отсохнет их подлый язык!
— Ай, молодец! — качает головой Багратион, — бедниери гза!
«Счастливой дороги», то есть.
Хорошо бы. Надеюсь, я весь запас неприятностей уже израсходовал. Сейчас бы просто сесть рядом с иллюминатором, развернуть карамельку «Взлётная», и любоваться проплывающими снизу волнами и облаками.
Багаж мой, кстати, никто и не думает досматривать. Не принято это. Нет всех этих унизительных фильтраций, в ходе которых заставляют раздеться до трусов. Не зря рядом с лайнером стоит автобус с надписью «Аэроэкспресс».
Такие привозили пассажиров прямо с аэровокзала в центре города к самому вылету.
Едва я захожу в салон, как за моей спиной поднимают трап.
Як-40, труженик внутренних авиалиний не нуждается ни в терминальном «рукаве» ни даже в обычном механизированном трапе.
Всё своё вожу с собой, как говорится. Этот удивительно практичный самолёт больше напоминает мне рейсовый автобус с крыльями.
